Джозеф Конрад - Зеркало морей

Однако моя сторожевая служба имела и свои неудобства. Как-то в зимнюю, темную, грозовую ночь в июле [4] В Южном полушарии июль — зимний месяц. , когда я, укрывшись от дождя, стоял полусонный на корме, по трапу вверх взлетело какое-то существо вроде страуса. Я говорю — страуса, потому что существо это двигалось как будто не только на двух ногах, но и при помощи пары коротких крыльев. Но это был человек, а странное сходство с птицей ему придавало пальто, разорванное на спине и развевавшееся двумя половинками у него за плечами. То есть, я так думаю, что это было пальто, ясно разглядеть было невозможно. Уму непостижимо, как он мог добраться до меня с такой быстротой, ни разу не споткнувшись на незнакомой палубе. Для этого нужно было видеть в темноте лучше кошки.

Человек, задыхаясь, стал умолять меня, чтобы я позволил ему укрыться до утра у нас в полубаке. Следуя полученному мной строгому распоряжению, я отказал — сперва мягко, потом, когда он стал настаивать все более дерзко, я заговорил суровым тоном.

— Ради бога пусти, товарищ! За мной гонятся — я тут в одном месте часики захватил…

— Выметайся отсюда! — сказал я.

— Не обижай бедного человека, дружище! — заскулил он жалобно.

— Сейчас же уходи на берег. Ну! Слышишь, что ли?

Молчание. Он весь съежился и был нем, как будто в отчаянии не находил слов. И вдруг — бац! — удар по лицу ослепил меня, и в этой вспышке света исчез мой гость, оставив меня лежащим на спине с позорнейшим «фонарем» под глазом, какой вряд ли получал когда-нибудь человек за честное выполнение долга.

Тени! Тени! Надеюсь, он спасся от врагов, которые тогда за ним гнались, и живет и здравствует по сей день. Но кулачище у него был удивительно тяжелый, а меткость удара в темноте просто поразительная.

Бывали со мной и другие происшествия, большей частью не такие плачевные и более занятные, а одно весьма трагическое. Но самым интересным из всего, что приходилось мне наблюдать, был наш старший помощник капитана, мистер Б.

Он каждый вечер сходил на берег и там в каком-то ресторане встречался со своим старым приятелем, штурманом с барка «Цицерон», стоявшего на другой стороне Круглой Гавани. А поздно ночью я уже издали слышал неровные шаги и громкие голоса двух друзей, которые вели нескончаемый спор. Штурман «Цицерона» провожал нашего Б. до его корабля, и здесь еще с полчаса продолжался бессмысленный и бессвязный, но самый дружеский разговор внизу, у сходней, а потом я слышал, как мистер Б. настаивал, что его черед проводить друга на барк. Оба удалялись, и, пока они обходили кругом гавань, я все слышал их интимно-дружеские голоса. Нередко они проделывали этот путь от нашего корабля до «Цицерона» три-четыре раза, провожая один другого от избытка бескорыстной и нежной привязанности. В конце концов усталость, видно, брала свое и они решались расстаться. Доски нашего высокого трапа гнулись и скрипели под тяжестью мистера Б., который наконец-то возвращался на корабль. Его дородная фигура появлялась наверху. Он стоял пошатываясь.

— Караульный!

— Здесь, сэр!

Пауза.

Он молчал, пока не одолеет три ступеньки внутренней лесенки от поручней до палубы и утвердится надежно на месте. А я, умудренный опытом, не предлагал ему помощи, ибо в такой момент мой начальник принял бы это за оскорбление. Но не раз я дрожал от страха, что он сломает себе шею, — он был очень грузный мужчина.

Стремительный натиск, шум, как от падения чего-то тяжелого, — и дело сделано. Мистеру Б. никогда не приходилось подниматься на ноги. Но ему нужна была минута-другая, чтобы отдышаться после такого спуска.

— Караульный!

— Здесь, сэр!

— Капитан на корабле?

— Так точно, сэр.

Пауза.

— А пес на корабле?

— Так точно, сэр.

Пауза.

Пес у нас был тощий и противный, больше похожий на больного волка, чем на собаку, и в другое время старший помощник капитана не проявлял ни малейшего интереса к этому животному. Но вопрос о нем он задавал неизменно.

— Давай-ка, я обопрусь на тебя.

Я всегда ждал этой просьбы. Он тяжело опирался на мое плечо, пока мы не подходили так близко к каюте, что он мог ухватиться за ручку двери. Тут он сразу выпускал мое плечо.

— Хватит. Теперь я и сам справлюсь.

И справлялся. Добирался сам до койки, зажигал лампу, ложился в постель — да, да, и вылезал из нее в половине шестого, когда я будил его, первого человека, появлявшегося утром на палубе. Твердой рукой подносил он к губам чашку утреннего кофе и был готов приступить к своим обязанностям, как будто проспал крепко десять часов. Это был замечательный моряк, лучше многих, ни разу в жизни не пробовавших грога. Он все мог — не сумел только добиться успеха в жизни.