Жорж Бернанос - Под солнцем Сатаны

- Я люблю тебя, - промолвил врач, - до тебя и понятия ни о чем не имел.

- Мне-то какая забота? (Она вновь засмеялась смехом, с каждым днем увы! - звучавшим все напряженнее и жестче.) У меня, скажу тебе, никогда к этому особой охоты не было! Так, самую малость... Знаю, прекрасно знаю, о чем ты подумал (он внимал ей с видом укоризненным и насмешливым, притворяясь, будто все это не очень его трогает). Ну не глуп ли ты! Принимать меня за распутницу! Какой вздор!..

Но смех никого не мог обмануть; в голосе ее, звучавшем теперь немного громче, слышалось самодовольство польщенной самки. Взгляд ее вновь уходил вглубь, ускользал. Человеческого в нем осталось лишь едва различимое выражение тщеславия, упрямства и глуповатого простодушия - дани ее полу.

- Однако... - возразил было он.

Она зажала ему рот, и он ощутил на губах прикосновение ее пальцев.

- Если бы ты знал, как приятно быть красивой! Мужчина, чувствующий влечение к женщине, всегда прекрасен. Но тысячу крат прекраснее мужчина, жаждущий ее каждый день, как хлеба и воды... У тебя, дружок, глаза такого мужчины.

Она откинула его голову и погрузила взгляд под самые его вялые веки. Никогда еще горящее в ней пламя, неизменное, неистовое и бесплодное, не пылало столь ярко. На краткий миг законодатель из Кампани ощутил себя другим человеком. Пугающая воля любовницы стала точно зримой и ощутимой, и он с каким-то стоном простер к Жермене руки.

- My... Мушетта, - взмолился он, - маленькая моя Мушетта!

Она не противилась охватившим ее рукам, но глядела как в те дни, когда бывала в дурном расположении духа.

- Хорошо... хорошо... ты любишь меня...

- Но послушай, только что...

- Подожди минутку, - перебила она, - пойду оденусь. Совсем продрогла.

Когда голос ее раздался вновь, он увидел, что она в застегнутом халате уже свернулась калачиком в кресле, скромно сдвинув ноги и сложивши руки на коленях.

- И после всего этого ты даже не осмотрел меня?

- Хоть сейчас.

- Нет, нет! - вскричала она. - Чего ради? Отложим до следующего раза. Впрочем, я в этом разберусь лучше любого. Через шесть месяцев я, как говорится, стану матерью. Прелестной матерью!

Гале разглядывал узор на ковре.

- Новость удивила меня, - произнес он наконец с забавной важностью. - Я как раз собирался поговорить с тобой об этом. Весьма сомнительная беременность. Позволь мне говорить откровенно, у меня есть к тому веские причины... Боюсь только, ты снова рассердишься...

- Не бойся, говори, - успокоила его Жермена.

- В вопросах любви ни у тебя, ни у меня нет ни предрассудков, ни особой щепетильности. Да и как верить в нравственность, которую такие точные науки, как математика и гигиена, отрицают изо дня в день? Институт брака меняется, как и все на свете, и вершиною его явится то, что мы, врачи, называем Свободным Союзом. Так вот, уважая в тебе свободную женщину, вольную распоряжаться собственной судьбою, я воздержусь от каких бы то ни было нескромных намеков и буду говорить о прошлом со всей возможной сдержанностью. Однако у меня есть веские причины считать, что у тебя больший срок беременности. Я убежден, что обследование - с твоего разрешения, разумеется - подтвердит сей априорный диагноз. Мне нужно не более пяти минут.

- Нет! - возразила она. - Я передумала.

- Хорошо. Стало быть, ограничимся пока этим.

Напрасно он ждал гневного восклицания, возмущения, хотя бы тени досады на лице. Вновь наступило долгое молчание, повергшее его в совершенное замешательство. Невозмутимо выслушав его, Жермена раздумывала, напрягая все силы своего духа, а в такие мгновения лицо ее принимало детское выражение.

- Да, хорошо быть ученым человеком, - объявила она наконец. - Ничего-то от вас не утаишь. А все-таки я правду говорила... Впрочем, гляди сам, еще и незаметно ничего... Но, уж во всяком случае, я, надеюсь, могу рассчитывать на то, что ты не оставишь меня без помощи в затруднительном положении.

- О чем это ты?

- Я не рожу ни через три, ни через шесть месяцев, Я вообще не собираюсь рожать.

- Ты меня удивляешь! - бросил он со смехом.

Она снова остро посмотрела на него.

- Ты думаешь, я совсем уже дура? Я-то знаю, как скоро у вас такие дела делаются: раз-два и... фюить! Как будто ничего и не было!..

- То, о чем ты меня просишь, малыш, есть тяжкое правонарушение, караемое по закону. Как и о других предметах, я имею об этом собственное суждение. Однако человеку моего положения должно считаться с мнениями, если хочешь, с предрассудками, которые можно уважать или нет, но которые, без сомнения, имеют большую власть над умами... Закон есть закон.