Дэвид Лоуренс - Запах хризантем

Девочка жалобно глядела на мать.

-- Мам, давайте обедать?-- попросила она.

Мать велела Джону садиться за стол, а сама еще раз открыла дверь и поглядела сквозь темноту за железнодорожные пути. Вокруг не было ни души: подъемник уже не стучал.

-- Может, он все-таки задержался,-- сказала она сама себе вполголоса.

Сели обедать. Джон на своем конце стола у двери почти растворился в темноте. Они не различали лиц друг друга. Девочка опустилась на корточки у решетки, медленно поворачивая над огнем толстый ломоть хлеба. Мальчик, тень со смутным пятном лица, глядел на сестру, преображенную красным отсветом.

-- Как я люблю глядеть на огонь,-- произнесла девочка.

-- Любишь?-- отозвалась мать.-- Почему?

-- Он такой красный, в углях столько пещерок . . . и так тепло, приятно, так хорошо пахнет.

-- Надо будет угля подбросить,-- сказала мать,-- а то отец придет и начнет ворчать, что он, мол, целый день надрывается в шахте, а дома огня порядочного развести не могут. В трактире-то небось всегда тепло.

Несколько минут все молчали. Потом Джон капризно протянул:

-- Ну что же ты, Анни?

-- А что я? Огню ведь не прикажешь, чтобы горел жарче!

-- Нарочно водит им туда-сюда, чтобы дольше не жарился!-- проворчал мальчик.

-- Не надо думать о людях плохо, сынок,-- отозвалась мать.

Но вот в темноте захрустел на зубах поджаристый хлеб. Мать почти не ела. Она только пила чай и упорно о чем-то думала. Когда она поднялась, ее вскинутая голова казалась окаменевшей от гнева. Она посмотрела на пудинг, который стоял на огне, и ее точно прорвало:

-- Какое издевательство -- даже обедать домой не пришел! Пусть все сгорит, мне безразлично. Я приготовила обед, сижу жду его, а он мимо собственного дома в кабак! . .

Она вышла во двор, набрала угля и стала кидать кусок за куском в красный огонь; по стенам поползли тени, в кухне стало еще темнее.

-- Ничего не видно,-- проворчал ставший неразличимым Джон. Мать против воли рассмеялась.

-- Ничего, мимо рта не пронесешь,-- сказала она и вышла поставить совок за дверью. Когда ее силуэт снова появился на фоне беленой печки, мальчик повторил капризно и упрямо:

-- Не видно ничего!

-- Вот наказание!-- с досадой вскричала мать.-- Минуты без света посидеть не можешь, совсем как отец.

И все-таки она взяла с полки бумажный жгут, зажгла его и поднесла к керосиновой лампе, висевшей в середине комнаты. Когда она подняла руки, живот ее слегка округлился, и стало видно, что она ждет ребенка.

-- Ой, мама!-- вдруг вскричала девочка, и мать замерла с колпаком в руке. Она стояла с поднятой рукой, обернувшись к дочери, красиво освещенная светом от медного отражателя.

-- Что случилось?

-- У тебя за поясом цветок!-- проговорила девочка в восторге от необычного зрелища.

-- Господи, только и всего!-- с облегчением сказала мать.-- А я подумала -- пожар.-- Она накрыла лампу колпаком и, помедлив, подкрутила фитиль. На полу зыбко колебалась бледная тень.

-- Я хочу понюхать!-- все с тем же восторгом попросила девочка, подходя к матери и прижимаясь лицом к ее переднику.

-- Отстань, дурочка!-- сказала мать и прибавила огонь. Свет как бы обнажил их тревогу, и женщина почувствовала, что вот-вот не выдержит. Анни все так же стояла, нагнувшись к ее фартуку. Мать с досадой выдернула из-за пояса цветы.

-- Ой, мамочка, не надо!-- вскричала Анни, ловя ее руку и пытаясь снова засунуть цветы за пояс.

-- Что за глупости,-- сказала мать, отворачиваясь. Девочка поднесла к губам бледные хризантемы и прошептала:

-- Как хорошо пахнут! Мать отрывисто засмеялась.

-- А я не люблю,-- сказала она.-- У меня всю жизнь хризантемы -- и на свадьбе, и когда ты родилась; и даже когда его в первый раз принесли домой пьяным, в петлице у него была рыжая хризантема.

Она посмотрела на детей. Они глядели на нее вопросительно, приоткрыв рот. Несколько минут она сидела молча, покачиваясь в кресле. Потом снова взглянула на часы.

-- Без двадцати шесть! Нет, уж теперь-то он не придет,-- бросила она небрежно, с язвительной .горечью,-- теперь его приведут. Будет сидеть в кабаке. Ввалится весь грязный, в угольной пыли, но я его мыть не стану. Пусть спит на полу . . . Господи, какая же я была дура, какая дура! Знать бы, что буду жить в этой грязной дыре, среди крыс, а он будет как вор красться мимо собственного дома. На прошлой неделе два раза пришел пьяный, сегодня опять загулял ...

Она оборвала себя, встала и принялась убирать со стола.

Прошел час, может быть, больше; дети притихли, поглощенные игрой, придумывая все время что-то новое, не желая докучать матери, страшась возвращения пьяного отца. Миссис Бейтс сидела в кресле-качалке и шила безрукавку из толстой кремовой байки; когда она отрывала от ткани кромку, раздавался как бы глухой стон. Она трудилась над шитьем, прислушиваясь к голосам детей, и мало-помалу гнев ее утомился, улегся, лишь время от времени открывая глаза и зорко наблюдая, настороженно слушал. Порою казалось, что он и вовсе смирился, сжался в комок,-- вдали раздавались шаги по шпалам, мать замирала с шитьем, резко поворачивалась к детям сказать "Ш-ш-ш!", но вовремя спохватывалась, и шаги стучали мимо, не вырвав детей из мира игры.