Александр Борин - Крутые повороты

На судебном процессе — он шел в клубе молкомбината, негде было яблоку упасть — Вакорин держался робко, жалко, говорил тихо, еле слышно, выглядел дурачок дурачком. «Мы переговорили с Монастырских об убийстве моей жены, но ему все некогда, некогда… Ну, раз некогда, так и ладно. Мне-то что?.. Про убийство Галиного мужа Монастырских разговаривал с ней в моем присутствии. Но я не вмешивался, я работал…» Потом Вакорин вдруг переменился, стал истерически кричать: «Это Далевич во всем виновата! Она инициатор моей вины! Она меня заставила убить жену! Она! Она!» Он плакал и багровел от злости.

Далевич твердила одно: «На убийство мужа я согласилась против своей воли. Серьезно к убийству я никогда не относилась». Она сказала: «Вакорин был со мной очень ласковый, обходительный. Я сошлась с ним за его обходительность».

Матвеев тупо смотрел на судей, путался, запирался, повторял: «Я ничего не знаю, я ни при чем… Я хотел сразу же донести на Володьку, но пришел двоюродный брат, и мы уехали на охоту».

Монастырских признал свою вину полностью. Его спросили, что заставило его убить человека. Он ответил: «Водка».

Суд приговорил Вакорина и Монастырских к расстрелу. Галина Далевич и Матвеев осуждены на семь лет лишения свободы каждый.

Ночью в гостинице, в машине по дороге в тюрьму я все думал о том, как увижусь с человеком, приговоренным к смертной казни, что спрошу у него, и что скажу, и есть ли вообще у меня такое человеческое право — искать этой встречи.

Мне было уже все известно о Вакорине — его поступки, действия, мотивы… Следствие, судебный процесс велись тщательно и досконально. Но настолько безумными были эти поступки, настолько неправдоподобными мотивы, что я должен был сам убедиться, поверить, знать: больше не осталось ни одного не высказанного Вакориным слова, ни одного не услышанного его объяснения.

Без этого писать о Вакорине я не мог.

Его привели. Я назвался: корреспондент газеты, он волен разговаривать со мной или нет. Вакорин ответил:

— Я скажу, скажу…

И сейчас еще звучит у меня в ушах его обиженный голос. Нет, обиженный крик:

— Я всю дорогу имел одни грамоты, одни благодарности. Ни единого прогула за всю жизнь. И сразу расстрел, да? Это справедливо? Должно же быть какое-то предупреждение!

За убийство не поставили ему сперва на вид…

Ничего нового, чего бы я не знал из следствия и суда, от Вакорина я не услышал.

Я спросил его:

— Вам жалко Надежду Ивановну?

Он заплакал.

— Жалко… Старший сын приезжал, Володя. Говорит: «Папа, как же мы теперь будем жить, если тебя не помилует, откажется исправлять наша Советская власть?»

Потом я узнал, какой был у него разговор с сыном. Вакорин сказал: «Подпиши, чтобы меня помиловали». Сын ответил: «Верни мать — подпишу». Они навсегда расстались. Вакорин потребовал перо, бумагу, написал: «Пока я жив, пусть сын не пользуется моим домом и моей машиной».

Посчитался с сыном.

Разговаривал я и с Монастырских. Он пожал плечами:

— Пропил я свою жизнь, чего тут рассуждать.

Во время свидания Монастырских сказал жене и матери: «Привыкайте жить без меня. Забывайте меня».

О процессе Вакорина разговоры в городе давно утихли.

Полно других дел, забот, планов. На заводе автозапчастей пущен новый цех-гигант. Проектируется лечебный городок на 240 коек, ассигновано три миллиона рублей. Скоро будет построен первый девятиэтажный дом — для Куйбышева целое событие. Летом откроется вторая выставка цветов, грандиознее прошлогодней.

И все-таки, когда нет-нет да и зайдет снова речь о Вакорине, кто-нибудь непременно пожмет плечами, скажет: «Как хотите, но что-то здесь не то… Ни тайн, ни загадок… Убил просто так? Без злобы? Просто оттого, что подлец?.. Сомнительно».

Людям к этому трудно привыкнуть. К тому, что насмерть убивает обыкновенная подлость. Таится, прячется, угодничает, а потом стреляет из-за угла.

У людей подобные истории вызывают брезгливость, отвращение. Тошно в них копаться, их анализировать. Пройдет время, и этот город навсегда забудет о деле Вакорина — диком, страшном, исключительном. Так надо ли столь пристально и подробно всматриваться в него? Надо. Необходимо просто. Увы, как бы ни хотелось — не получается: любоваться светлым проспектом, не замечая рядом темного закоулка. Тем паче закоулка человеческой души.

Конечно, для нормального, здорового ума преступление Вакорина выглядит дикостью, крайней степенью душевной патологии. Но вдумайтесь, проследите за ходом его мысли. На всякий случай угодить мало-мальски влиятельному человеку в городе… Иметь полезные связи, быть всегда и повсюду вхожим… Добиваться любых своих целей, ничем за это не платя — ни нажитым имуществом, ни сколоченной репутацией… Чужую жизнь ставить куда дешевле своего малейшего желания и интереса… Что все это, не та же разве позиция — позиция воинствующего эгоизма? И разве занимают ее одни только выродки типа Вакорина? А люди понезаметнее, побезобиднее ее разве не занимают? Конечно, не в таких страшных, уродливых формах. Но ведь и Вакорин не сразу сделался холодным, жестоким убийцей, вспомните, как обыкновенно и буднично все когда-то начиналось…