Александр Борин - Крутые повороты

Грушина поднялась со стула.

Последняя кровинка сошла с ее лица.

— Большое вам спасибо, Вера Андреевна, — произнесла она. — За все большое вам спасибо. — Она низко, до земли, поклонилась Казаковой и на секунду так застыла.

Казакова не проронила ни слова.

Грушина выпрямилась и, не глядя ни на кого, вышла из комнаты.

— Ох, зачем вы с ней так, Вера Андреевна? — досадливо сказал Новиков. — Честное слово, перегнули палку.

— Сочувствуете ей? — спросила Казакова, — В глубине души готовы ее понять и поддержать? Только вот неудобно вам: человек интеллигентный, образованный, на поминках заявляли: «Семья Сомовой — наша семья…»

Мне опять кажется, что вот-вот разразится скандал.

Но оба они молчат.

— Я тоже сочувствую Грушиной, Владимир Иванович, — негромко вдруг говорит Казакова. — Однако не могу и не хочу, как вы, спустить эту историю на тормозах. Мы потерпели поражение и должны знать, какой найти из него выход. Не ради нас с вами, — она машет рукой, — ради людей на заводе. И ради самой Зинаиды Михайловны. Сегодня Грушина оказала людям дурную услугу, заставила поверить: раз у них побуждения чистые, значит, и сами они уже морально чисты. А ведь это ох как неправильно. Мы с вами знаем: побуждения могут быть чистыми, да слепыми, неразумными, незрелыми. Хорошо хотеть — этого еще мало, Владимир Иванович, надо еще уметь и хорошо действовать. — Казакова молчит, думает и произносит: — Сегодня наша с вами задача, директора и парторга, — добиться, чтобы люди наконец как следует поработали душой… Пускай хоть с опозданием, но поработали душой.

Через месяц я узнал, что на следующем собрании, созванном по инициативе партбюро, было решено предоставить новую, выделенную заводу квартиру матери и дочери покойной Валентины Васильевны Сомовой.

Прошло немало времени, а я то и дело, по разным поводам, вспоминаю эти очень точные слова парторга Веры Андреевны Казаковой: «Пусть поработают душой».

Мне кажется, из всех работ, которые мы ежедневно и ежечасно выполняем, работа душой — самая трудная, ответственная и необходимая.

Именно она чаще всего рождает прекрасные человеческие поступки.

Убежден: с трудной душевной работы началась борьба подполковника Сегала за квартиру для инвалида Громова. Помните первый наш рассказ? И спасению коллекции драгоценных семян в годы войны тоже, уверен, предшествовала нелегкая душевная работа ленинградских ученых. И многотрудные обязанности директора института экспериментальной медицины, академика Наталии Петровны Бехтеревой — результат напряженной деятельности ее ума и сердца.

Но сколько же раз встречал я, наоборот, людей, которые готовы были день-деньской кружиться белкой в колесе, каменные глыбы ворочать, исполнять самые хлопотные, изматывающие обязанности, лишь бы не остаться один на один с самим собой, в трудном диалоге со своей душой и совестью.

Почему?

А потому, наверное, что наедине с самим собой, перед собственной душой и совестью, человек чувствует себя — по крайней мере, должен чувствовать всею незащищеннее.

От коллег и сотрудников можно, на худой конец, отговориться, от начальства при большом желании можно увильнуть и спрятаться. А от себя самого спрячешься разве? Уйдешь?

Да нет, не получится.

И знаете, что я думаю? Вот эта незащищенность от самого себя и есть, в сущности, первое условие нашей нравственной позиции.

Характер у человека может быть разный: ты — добр, а другой, наоборот, скуп, прижимист. Темперамент может быть какой угодно: ты живешь пылко, страстно, а другой — сух и холоден… Однако нравственный спрос с самого себя всегда и для всех один! Если нельзя чего-нибудь, то нельзя всем: и добрым, и недобрым, и холодным, и пылким…

Но сколько же путей и способов изобретено человеком, чтобы притупить и обойти нашу великую и прекрасную незащищенность от самого себя! Самолюбие, самодовольство, самонадеянность, самовнушение, самообман — все это лишь разновидности упорной, закоренелой самозащиты человека от самого себя.

И если кому-то такая самозащита в конце концов удается, если он в силах оказывается побороть, уговорить себя, — о, страшная тогда может произойти трагедия… Что там пасквиль, написанный из зависти! Что проданная дружба или погубленное дело!.. Такой человек убить может. Да, да, взять и убить. Если сумел он защититься от самого себя…

Когда-то, до революции, этот город назывался Каинском. Четыре тысячи триста двадцать один житель, пять кабаков, десять публичных домов. И библиотека — триста книг на сорок читателей.