Александр Борин - Крутые повороты

— Наводнение!

— Куда вы пойдете, оставайтесь, — предложил Авдоньев.

Но Гаккель спустился вниз.

Хохочущая ватага парней шла с Дворцовой площади босиком, с подвернутыми штанами.

Пока он добрался до Невского, его догнал поток, мутный, быстрый: нес дрова и торцы с мостовой.

Надо было попасть на Васильевский остров, на Балтийский завод, но трамвай на Невском встал. Сгрудились в кучу автомобили. Лошади ржали у Казанского, брусчаткой им калечило ноги.

Мостовая проваливалась под ногами.

По пояс в воде Гаккель дошел до Казанского собора, толпой его вытеснило на ступени. Он спросил у кого-то: «Что на Васильевском?» Ему сказали: «Лодки плавают. Венеция».

Он стоял у Казанского час, другой, толпа теснила его к собору. Ругал себя, что, не дозвонившись, ушел от Авдоньева, слушал, о чем рассказывают вокруг. У Марсова по плечики… с моста лейтенанта Шмидта женщину снесло… В Пассаже темно, а Гостиный торгует… В зоопарке олень и два страуса потонули… На Смоленском кладбище размыло могилы, свежие покойнички всплыли, двадцать штук покойничков…

Гаккель стоял, стесненный толпой, воображал, что творится на Васильевском острове, на Балтийском заводе. Тепловоз, конечно, залило ведой, не могло не залить, он в низине.

Вокруг кричали, бранили Пулковскую обсерваторию, ученые, известно, из буржуазии, англичанам продались. Гаккель стоял, слушал. Дитя в ванне по Миллионной плывет… Судаков, плотник с Растеряевских складов, потонул. Фамилия рыбная, а потонул… В «Красной Баварии» подвалы с сахаром затопило, пива теперь не будет… У Пяти Углов извозчики распряглись, верхом катают… Кабель промок, телефон не работает…

К вечеру вода пошла на убыль, и Яков Модестович, наняв лодку, кое-как добрался до завода.

Вода еще держалась под окнами. С территории смыло ящики, бревна, пустые бочки, они забаррикадировали узкие проходы.

Гаккель ускорил шаг.

Тепловоз стоял в низине, у распахнутых цеховых ворот. Его колеса еще были в воде. На клепаном железном боку чуть белели в темноте крупные буквы: «…системы Я. М. Гаккеля. В память В. И. Ленина».

Яков Модестович подошел к машине, коснулся ладонью мокрого холодного железа.

Из цеха вышли Коршунов и Скорчеллетти.

Гаккель сказал:

— Спирту-ректификату. Как можно больше и поскорее…

Константин Николаевич развел руками: где его возьмешь сейчас, спирт?

— Это необходимо, — сказал Гаккель. — Любой ценой… — Он отстегнул с руки золотые часы, протянул Коршунову: если надо, мол, кому заплатить…

— Спрячьте, — сказал Коршунов. — Я постараюсь, Яков Модестович.

Коршунов ушел.

— Он достанет, — сказал Скорчеллетти. — Вверх дном все перевернет, а достанет…

Они сидели втроем в кабинетике Коршунова.

Горела керосиновая лампа.

На газете лежал кусок колбасы, полбуханки хлеба, стояла початая бутылка водки…

Яков Модестович снял с себя мокрый китель, укутался в коршуновскую кожанку.

Вошел рабочий, сказал:

— Десять литров залили.

— Продолжайте, — велел Гаккель.

Коршунов спросил:

— Поможет?

Яков Модестович пожал плечами:

— Единственная надежда — качественная обмотка…

Константин Николаевич налил еще водки в стаканы, один протянул Гаккелю:

— Грейтесь, Яков Модестович…

Гаккель выпил, поставил свой стакан на газету.

Что-то в ней заинтересовало его. Он наклонился, придвинул поближе керосиновую лампу.

На измятой, промокшей газете была напечатана старая, еще июньская фотография: люди в сюртуках с бантами на груди, Ломоносов в простой длинной кофте навыпуск и на рельсах впервые в тот день вышедший за ворота завода ломоносовский тепловоз.

«Советский тепловоз, построенный профессором Ломоносовым в Германии», — было написано под газетным снимком.

Яков Модестович сунул ноги в непросохшие еще башмаки, вышел за дверь…

Наступило утро, а механики все заливали в моторы спирт-ректификат.

Гаккель стоял тут же, наблюдал.

Подошел к нему Коршунов, сказал:

— Вас ожидают у ворот, Яков Модестович.

…У ворот остановился извозчик, один из первых, добравшихся утром 24 сентября с Невского на Васильевский остров.

Ольга Глебовна увидела мужа, быстро выскочила из пролетки, пошла ему навстречу.

— На этот раз, Оленька, кажется, выжили, — сказал Гаккель.

Назавтра, 25 сентября, ленинградские газеты напечатали фотографии:

Залитая водой Дворцовая площадь, из воды торчит Александрийская колонна…

Покореженные рельсы железной дороги вздыбились в небо…