Мария Романушко - Не под пустым небом

– А как маму зовут?

– Мария Фёдоровна.

– И мама Мария, и сестра Мария?

– А так в каждой семье у нас. Старших детей называют в честь деда и бабушки, средних в честь родителей.

– А младших?

– Есть ещё ведь один дед и одна бабушка. Так что у нас на каждом дворе Анны да Марии, Васили да Михаилы. А я вот своего Володьку по-своему назвала… Может, предки обиделись, что их именами пренебрегла?… А муж у меня мягкий, не стал мне перечить, говорит: ты рожала – ты и называй. Дочек вот тоже по-своему назвала.

Мне было дивно, что женщина, с которой пару часов назад мы были не знакомы, так легко и просто рассказывает мне о своей жизни. А мне в ответ и сказать-то было нечего… Ну, что я могла рассказать ей о себе? Что много лет мечтала быть клоуном? Что учусь в «писательском» институте? Что часто убегаю из дома, спасаясь от гнева отчима?… Ну, зачем бы я стала ей всё это рассказывать?… Боюсь, она бы меня не поняла.

Но Анна сама задала мне вопрос, который её интересовал:

– Скажи, Мария, а ты крещённая?

– Конечно!

– Это хорошо. И в Бога веришь?

– А как же без этого?

– Ну, тогда всё в порядке. Тогда моя мама спокойно примет тебя.

Наконец, мы пришли. Мадьярский дом – это дом под горой, и он как будто подпирает спиной гору. На крыльцо вышла высокая женщина с худым и усталым лицом. Кстати, пока мы шли, я заметила, что все мадьяры худые, и взрослые и дети. Тут только две категории людей: худые и очень худые. Анна была худой. А её мать – очень худой, даже измождённой. Видно было, что болезнь гложет её.

– Мама, вот привела тебе гостью! Говорит: мечтала пожить в таком месте, где куры по улице гуляют.

– Значит, городская? И откуда?

Ну, что я могла ответить на прямо поставленный вопрос?

– Вообще-то, из Москвы.

Анна усмехнулась. А Мария Фёдоровна напряглась внутренне, я это сразу почувствовала.

– Мама, Мария – крещённая. И в Бога верит.

– Москвичка? крещённая? удивляюсь, – сказала она недоверчиво.

– Да, это так, – сказала я.

– Ну, проходи тогда в дом, – сказала она, смягчаясь.

Дом состоял из двух половин: левая половина была закрыта, Анна сказала, что это – парадная комната, и в ней ночует брат Михаил, священник, когда приезжает домой раз в неделю. Правая половина – большая комната, с большим столом и многочисленными кроватями по стенам. Вроде семейного общежития. Кровати – высокие, пышные. Оказалось, они все с перинами. Но это были не те перины, на которых спят, а которыми укрываются. Я очень удивилась вечером, когда вместо одеяла мне была предложена для укрывания перина.

– А не жарко под ней?

– Ночью – в самый раз. Ночи у нас холодные. Ведь это – горы.

Мне была отведена пустующая кровать Марии.

Две эти половины соединялись маленькой прихожей. Здесь, прямо на полу, на домотканом половичке, стояло деревянное корыто, служившее колыбелью, а в нём лежала маленькая Ольга, ей было месяцев семь. Тут же крутилась четырёхлетняя Оксана. Анна вручила ей кулёк мятных пряников, привезённых из города, чему та несказанно обрадовалась и тут же принялась их уминать. Анна же взяла на руки младшую дочь, стала разжёвывать до кашицы пряник и закладывать эту кашицу в рот дочке. Меня поразил один маленький штрих: мать приехала из города, с рынка, но… Как оказалось, руки тут вообще не принято мыть. Когда я спросила, где можно вымыть руки и умыться, все очень удивились моему вопросу. И Мария Фёдоровна сказала:

– Ну, на речку сходи, если хочешь.

Рукомойника на дворе не существовало. А мой вопрос вечером, где можно почистить зубы, вызвал ещё большее недоумение. И последовал всё тот же ответ:

– Ну, так на речку иди!

Предлагалось пользоваться водой речки, в которой тут же плескались гуси и утки, соседка стирала бельё, а маленький пацанёнок стоял и писал в эту самую речку. Я пошла вверх по течению и вышла за пределы села, ища местечко, где не было бы ни людей, ни животных. Да, нелегко человеку, испорченному цивилизацией. Сразу столько проблем! Не может, видите ли, полоскать рот водой, в которую рядом кто-то писает!

…Я прожила в Вильхивке десять дней. Хотя, по ощущениям, гораздо дольше. Я успела написать письмо Каптеревым и получить ответ. Я успела привыкнуть есть три раза в день бобы, сваренные в молоке. Очень необычное кушанье. В будние дни эта еда подавалась горячей, а в воскресенье – холодной. Потому что воскресенье – святой день, работать нельзя, и поэтому печь не растапливалась, еда не готовилась, а ели холодные бобы, приготовленные накануне. В воскресенье можно только ходить в церковь, молиться и отдыхать.