Мария Романушко - Там, где всегда ветер

Я злилась на Марьюшку, что она так завелась из-за этих дурацких стульев. Злилась на одноклассников. Что вот, договорились выйти вместе с Колькой, «все – как один», а вышла только я…Мне не хотелось никого видеть. Не представляла, как я приду когда-нибудь в класс, и опять буду сидеть рядом с ними, своими одноклассниками, – как будто ничего не произошло. Они мне стали не интересны и неприятны.

Но, может, и не приду я туда больше? Может, меня и вправду отправят в колонию?… Как обещали на два голоса Марьюшка и Пётр Петрович.

Я прокручивала в памяти снова и снова пятничное утро: как мы шумели-возмущались перед первым уроком в ожидании Марьюшки, и больше всех Жорка, это он кричал: «Мы все выйдем с Колькой! Все, как один!»

Но ведь никто подписку не давал, что выйдет. Может, никто и не собирался всерьёз выходить? Ну, покричали, повозмущались – выпустили пары… Да, Жорка собирался выйти, ведь это его была идея. И я собиралась. Ну, я выполнила своё намеренье. А Жорка – нет. У него мама больная, только недавно из больницы, что-то с нервами не в порядке… Наверное, он её пожалел – её бы стали вызывать в школу на разборки, она бы опять попала в больницу… Наверно, поэтому. Не знаю. А вообще, трус он, конечно, и трепло! Если договорились – надо идти до конца. И вообще, все они болтуны… А я – наивная дура.

Но всё равно я бы вышла вместе с Колькой, даже если бы заранее знала, что всё так будет. Не могу видеть, когда человека пинают ни за что!!! Трусы они, трусы и болтуны… А Марьюшке надо лечить нервы.

Я вспомнила, как она жутко покраснела тогда, и мне её стало жалко. Я подумала, что она, наверное, могла в ту минуту умереть – ей вся кровь ударила в голову! У меня всё похолодело внутри. Мне стало страшно. «Слова убивают…» Кто это сказал?

Я больше на неё не злилась. Я заметила: стоит мне человека пожалеть – и тут же обида на него проходит. Так всегда с бабушкой. «Вот какая она уже старенькая», – думаю я, глядя на её морщинистые усталые руки – и все обиды смываются, точно водой, и я чувствую только одну горячую нежность… И с мамой также. Подумаю: «Какая она больная, и детство у неё было такое кошмарное, поэтому и характер тяжёлый», – и всё, уже не обижаюсь.

Так и с Марьюшкой. Жалко её. Одинокая она, бездетная. Наверное, поэтому такая нервная. Но Кольку жалко ещё больше! Он-то ни в чём не виноват! Зачем же она унижает его?! За что??? Ох!… какая ужасная всё-таки эта жизнь. Так тяжело на душе…

Воскресенье. Мама ходит грустная, какая-то потерянная… В будние дни она всегда уставшая, а по воскресеньям грустная. Почти всегда. Представляю, что будет, если я ей сейчас расскажу про эти стулья… Нет! Ни за что. Сама как-нибудь выпутаюсь.

И за окном полный мрак!… Чёрное небо, чёрная степь… Всё скрестилось. Никакого проблеска – ни внутри, ни снаружи.

Сижу за своим столом, лицом к окну, за которым облетают тополя… Пытаюсь читать своего любимого О’Генри, он меня всегда успокаивает. И чувствую, что внутри вызревает какое-то решение… Как будто в мозгу бежит, мерцая, телетайпная лента: «Мария Матвеевна, простите меня… Нет, не так. Мария Матвеевна, я была не права…» Да нет же! Я была права!! Это она была не права, когда обвиняла Кольку! И опять у меня перед глазами – её страшно-красное лицо и растерянный, испуганный взгляд…

Да, я была права, но я не собиралась делать ей так больно. Я вообще не собиралась ей делать больно. Я только хотела защитить Кольку – вот и всё.

Значит, я была права, но «перегнула палку». Нечаянно… Не со зла. Но и они с Пётр Петровичем хороши, надо сказать! У меня ведь тоже нервы, я не железная… А сколько раз они перегнули палку?! Сколько раз было повторено про колонию?! Надо сказать, что кричали они больше на меня, а про Кольку в какой-то момент забыли – и он сидел, как прибитый, не подавая голоса… Интересно, а он рассказал эту историю своим родителям? Говорят, у него отец лихой на руку. Бедный Колька!…

Интересно, что сейчас Марьюшка делает?… Я представила её маленькую одинокую квартирку, вспомнила, как мы слушали у неё пластинки, как пили чай с вареньем, как сбегали вместе с ней с урока в кино… Она никогда не была нам врагом. Она всегда была нам другом. С другом можно поссориться. Друг бывает не прав, даже очень. Но с другом, наверное, можно и помириться?…

Я беру листик бумаги и пишу:

«Мария Матвеевна, простите меня за слишком резкие слова».

Сижу, смотрю на то, что написала, и понимаю, что добавить к сказанному ничего больше не могу.