Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление (Рассказы)

- Ну и пусть! Но я хочу, чтобы все знали, как мы друг друга любим. Да, да, да, все!

Так мы и не могли столковаться.

В один из тех дней мы поехали автобусом к моему приятелю, у которого иногда собирались и устраивали соревнования по рок-н-роллу. Я был в плохом настроении, так как за обедом отец закатил мне очередную сцену. Желая как-нибудь его успокоить, я обещал, что в тот же день отправлюсь в магазин и начну привыкать к делу. Конечно, про себя я решил, что в магазин ни в коем случае не пойду. Но в то же время чувствовал нечто вроде угрызений совести, а также немного побаивался сцены, которую мне мог устроить отец, узнав, что я его обманул. Расстроенный, я влез с Джакоминой в автобус и остался стоять на задней площадке. Джакомина, как обычно, не отставала ни на секунду и пожирала меня горящими глазами, которые особенно меня раздражали.

Я ей говорю:

- Брось ты на меня пялиться!

А она:

- Я смотрю на тебя потому, что ты красивый. Поцелуй меня!

- Да ты спятила!

- Нет, нет, поцелуй меня сейчас же; я хочу, чтобы все видели нашу любовь!

- А я тебе говорю - брось! Я сегодня не в настроении.

Вместо ответа она подпрыгивает, повисает у меня на шее и целует. Слышали бы вы, что стали говорить вокруг!

- И вам не стыдно? - спросил меня какой-то пожилой синьор. - Это же непристойно. Отправляйтесь домой заниматься подобными вещами.

Не отрываясь от меня, Джакомина отвечает:

- А что тут такого? Мы любим друг друга и делаем, что нам угодно и где угодно.

А тот говорит:

- Синьорина, мне очень жаль ваших родителей.

Но остальные пассажиры не были так вежливы. Они кричали:

- Отправляйтесь в кусты на Виллу Боргезе, там вам самое место!

Другие комментировали:

- Посмотрите-ка на эту замухрышку! Чем она себя воображает? Красавицей мельничихой? *

* Имеется в виду известная киноактриса София Лорен в фильме "Красавица мельничиха".

А кто-то еще добавил:

- Они чем дохлее, тем бесстыдней.

Ясно, что пришлось вступиться за Джакомину, хотя мне вовсе этого не хотелось. И как это всегда бывает, когда делаешь что-нибудь против воли, у меня с языка сорвалась не совсем уместная фраза:

- Да замолчите вы, вам просто завидно!

Лучше бы я этого не говорил!

Дружный хор возмущенных голосов обрушился на меня. Кондуктор тоже счел долгом ввязаться, а я ему ответил, чтобы он лучше занимался своим делом продавал билеты. Тогда он остановил автобус и высадил нас.

Как нарочно, мы оказались в районе площади Минервы, невдалеке от писчебумажного магазина моего отца. Я чувствовал себя абсолютно спокойным, будто случай в автобусе произошел месяц назад.

- Привет тебе, Джакомина, - сказал я.

- Но ты...

- Я пойду в магазин, как обещал отцу, и вообще боюсь, что у нас с тобой серьезные расхождения.

- Какие еще расхождения?

- Для тебя важнее всего в жизни любовь. А для меня - сама знаешь что. Ну а теперь иди домой. Я тебе позвоню.

- Позвонишь?

- Конечно.

Мы стояли на площади Минервы перед мраморным слоником. Я знал, что никогда больше не позвоню ей, и эта мысль приносила мне большое облегчение. Я обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на нее. Меня охватила огромная радость, когда я увидел ее одну. Значит, это была правда, я ее бросил, оторвался, уходил от нее всерьез.

Чуть ли не танцуя, я вошел в писчебумажный магазин, который в этот жаркий послеобеденный час был совершенно пуст, и приветствовал нашу пожилую продавщицу Биче веселым возгласом:

- Привет, Биче!

Радиоприемник был у меня под мышкой, и я сразу же поставил его на стол в комнате позади магазина.

- Я пришел вам помогать. А пока что, если вы не возражаете, немножко послушаю музыку.

Снаружи над витринами магазина были спущены белые маркизы, защищавшие их от солнца. В магазине среди шкафов, набитых канцелярскими принадлежностями, царили мягкий полумрак, приятный запах бумаги и успокоительная тишина. Я включил негромко радио и растянулся на старом диване, стоящем в комнатке позади магазина, твердом и прохладном, задрав ноги на резной подлокотник. Под приглушенные звуки танцевальной музыки я чуть было не заснул, как вдруг услышал чей-то голосок:

- ...Четыре больших листа бумаги для рисования.

Я так и подпрыгнул, узнав голос Джиневры, девушки из художественного училища, тоже фанатически влюбленной в танцы. На голове у нее торчал такой же лошадиный хвост, как у Джакомины, только белобрысый. На ее беленьком личике всегда было какое-то лицемерное выражение, а голубые глаза казались фарфоровыми. Я вбежал в магазин и выхватил бумагу из рук Биче.