Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление (Рассказы)

- Так вы не голодранец?

- Нет, право же, не голодранец.

- Странно... А у Клоти сложилось именно такое впечатление. Да и я, не обижайтесь, поклялась бы в том же.

- Что же вас заставило так думать?

- Да как-то так, все вместе.

Джироламо помолчал немного, затем снова заговорил:

- Но если у Клоти такие взгляды на людей, то почему, прежде чем грубить мне, она не разузнала, не спросила меня? Я бы сказал ей правду, что я - не "тип без гроша в кармане", и тогда она вела бы себя вежливо и мы бы хорошо провели время.

- Вы должны извинить ее. Она боится.

- Да чего же она боится?

- Боится, что нарвется, как всегда, на голодранца. Вы нас поймите: мы девушки бедные, что ж тут удивительного, если нам хочется иметь знакомства среди мужчин со средствами?

- Ну, хорошо, так по крайней мере осведомляйтесь заранее.

- Жизнь - это джунгли, - философски изрекла девушка. - Клоти защищается, вот и все. Вам хорошо рассуждать, но кто боится, тот не рассуждает.

Джироламо снова помолчал. Официант принес счет, и Джироламо расплатился.

- Если хотите, поедем завтра к морю, - наконец сказала девушка. - Я сама поговорю с Клоти.

- Я думаю, что мы не сможем поехать.

- Почему? Вы обиделись?

- Да нет, но теперь уж вы на меня нагнали страху.

- Вы-то чего напугались?

- Жизнь - это джунгли, - ответил Джироламо, вставая.

Дом, в котором совершено преступление

В то время как машина неслась по блестевшему от дождя шоссе под серым, затянутым тучами небом, Томмазо изучал свою спутницу. На вид ей было немногим более тридцати; гладкие и прямые темные волосы обрамляли бледное, худое лицо с орлиным носом и черными горящими глазами. Из-за слишком яркой губной помады ее большой, резко очерченный рот казался кровоточащей раной. Он опустил глаза: из-под зеленой юбки выглядывали черные лакированные сапожки, доходившие почти до колена. Наконец он нарушил молчание:

- Еще очень далеко?

- Нет, скоро приедем.

- И как это вашим пришло в голову построить виллу в столь уединенном месте? Я понимаю еще, если бы было близко от моря, а то его отсюда и не видно.

- Мы построили ее здесь потому, что у нас тут была земля.

- Когда же выстроена ваша вилла?

- Году в тридцатом, почти тридцать лет назад.

- И с тех пор вы в ней и живете?

- Нет, мы ездили сюда каждое лето, если не ошибаюсь, до тридцать третьего года. Потом купили виллу в Анседонии и больше не приезжали.

- Двадцать семь лет дом стоит покинутым! И отчего же?

- Да так. По-видимому, нам здесь разонравилось.

- Сколько вы за него хотите? Посредник мне говорил цену, но я за последнее время пересмотрел столько вилл, что уже не помню.

- Пятнадцать миллионов лир.

- Ах, да! Кажется, вилла очень большая?

- Да, она большая, но комнат в ней немного. Гостиная и еще четыре комнаты.

- Если верить посреднику, это было бы весьма выгодное приобретение.

- Я тоже так думаю.

- Вилла принадлежит вам?

- Нет, у нее три владельца - мой брат, сестра и я.

- У вас нет родителей?

- Нет, они умерли.

- Ваш брат женат? И сестра замужем?

- Да.

- Они живут вместе с вами в Риме?

- Нет, они живут за границей.

- А вы замужем?

- Нет.

- Вы живете одна?

- Нет. Но, синьор Лантьери...

- Говорите, я вас слушаю.

- Извините меня. Я должна показать вам виллу, но вовсе не обязана рассказывать вам о своей личной жизни.

- Простите. Вы тысячу раз правы.

Наступило молчание. Но странное дело, Томмазо про себя отметил, что резкий ответ молодой женщины не вызвал у него ни чувства обиды, ни удивления. Он старался понять, почему же ее тон и слова не задели его, и наконец его осенило: как в цене виллы, слишком низкой для такого большого дома, так и вообще в поведении женщины, державшейся как-то слишком незаинтересованно и безучастно, таилось нечто загадочное, и это если и не полностью оправдывало, то, во всяком случае, извиняло проявленную им нескромность. Он посмотрел на губы женщины, и его поразило, как ярко они накрашены. С ее белого, как бумага, лица он перевел взгляд на серую и блестящую ленту дороги, бегущую навстречу серому, подернутому дымкой пейзажу, и увидел, что сквозь серую тусклость этого пасмурного осеннего дня, подобно кроваво-красной краске на губах этой женщины, необычно и ярко сверкают другие цвета: желтое золото листьев какого-то растения, увивающего фасад крестьянского дома; густая чернота мокрых стволов, светлая, почти голубая зелень капустных кочанов на огородах; яркий пурпур гроздей ягод на колючем кустарнике. День сегодня выдался туманный и дождливый, подумал Томмазо, но все же он не лишен своего очарования - в такой день краски природы играют и переливаются, как звонкие голоса в тишине полей.