Юри Туулик - Салака Мурика

— Я тоже иногда хожу на пирс. Там теперь так грустно. Все позаросло…

Улда оказалась права. На берегу буйствовала трава, некошеная, спутанная и порыжелая. Старый сарай для сетей обрушился, и решетина крыши выпирала сквозь камышовые пучки, как голые ребра. Одна ворона, склонив голову набок, сидела на горбатом гребешке крыши и все смотрела в сторону моря. Но там не виднелось ни одной рыбачьей лодки. Возможно, ворона и не ждала больше мужиков с моря. Казалось, это была довольно старая птица. Молодая с любопытством бы поворачивала шею в разные стороны и стала бы пристально следить и за мною. А эта ворона сидела неподвижно, и трудно было отгадать, движутся ли хоть ее зрачки цвета ржавчины. Я подумал, что она узнала меня, по-прежнему считает своим, жителем этого острова. За долгую жизнь она видела слишком много мужчин и женщин, чтобы теперь поворачивать свой клюв по каждую живую душу. Могла бы, увидев меня, хоть каркнуть — подать знак, что узнала. Но в августе редкая птица издает звук, август молчит насколько возможно, август — месяц загадочный. А вот мой рот все же раскрылся, и я со страхом услышал себя произносящим:

— Ворона, а помнишь одного мальчишку с исцарапанными коленками, который каждое погожее утро бежал сюда, вытянув шею к морю, — ведь оттуда приходили рыбачьи лодки с Ряймераху.

Ворона и тут ноль внимания.

— На вешалах сушились скользкие от салаки сети. Этим запахом — запахом рыбы и моря — был заполнен весь мир. Ты, ворона, хотела поклевать головы оставшейся в сетях рыбы, но запуталась когтями в сетях. Ты барахталась и хрипела, жалко было на тебя смотреть. Я высвободил тебя, а ты в благодарность клювом врезала мне в подбородок, до крови. Гляди, этот след у меня и доныне. Видишь?

Ворона не посмотрела. Что удерживало ее так неколебимо на крыше этого повалившегося сарая для сетей!? Определенно где-то на стене сарая еще висел на гвоздике какой-нибудь истлевший обрывок сети с поплавками, а в углу валялась сделанная из лошадиного хвоста веревка. К этим поплавкам и конскому волосу так присохли чешуйки салаки, что их не отодрать никакой силой. Запахи времени проникли оттуда в нос вороне. Я подошел к двери сарая и попытался ее отворить. Дверь жалобно застонала, но не двинулась с места. Я приложился лицом к замшелым доскам, втянул в легкие исходящие из сарая запахи. В глазах потемнело, свет померк. Когда зрение вернулось, я увидел через дверные щели, что в одном углу сарая сложены рядом несколько ящиков для рыбы, почернелых от морской воды и от соков салаки. На этих ящиках сидели мальчишка и девчонка с пылающими лицами, у него на подбородке еще какая-то тусклая отметина. Я пожал плечами, тряхнул головой, отступил на шаг, затем снова шагнул к двери, прищурился, еще раз посмотрел в щель, но теперь в заплесневелом сарае больше не было ни ящиков для рыбы, ни сидящих на них. Только откуда-то до ушей донесся шепот:

— Не надо, мужики придут за сетями… увидят…

Это вроде был голос девчонки, но мог быть и утренний шепот августовского моря. Сырой запах гнили отогнал меня от сарая. Ворона теперь перелетела на покосившийся столб вешала, но и там сидела с невозмутимым спокойствием. Около небольшого низкого мостика чернела одинокая весельная лодка. Я сел на переднее сиденье и на мгновение взял в руки весла. Я никуда не хотел грести, да и времени у меня не было тащиться дальше прибрежных камней, чтобы со стороны, через синеющую водную гладь, посмотреть, как пробуждается деревня. Когда-то рыбачьим утром картина потягивающейся в лучах восходящего солнца деревни захватывала дух.

Чуток подержать в ладонях весла — это был, наверное, ностальгический порыв. Конечно, намного лучше было бы сейчас вместе с Яко вынимать донники и по колебаниям линейной веревки чувствовать, что на крючке: окунь, язь или угорь. У каждой рыбы особенный беззвучный вопль о помощи, надежда спастись перед тем, как ее перевалят через борт лодки. Окунь дергал резко и энергично, язь был сильнее и яростнее, а угорь вжимался в ил и траву, обвивался хвостом вокруг донных камней, все еще надеясь, что придет спасение. Как раз сейчас и было бы такое утро, если бы я вчера не дал Яко так рано бутылку.

Яко обещал червей накопать и крючки наживить, если только бутылку поставлю.

Бутылка у меня была. Я предложил сначала на рыбалку сходить и только потом за бутылку браться. Яко вздохнул при этом и сказал:

— Мне бы сразу пригодились сто грамм. Тогда бы крючок лучше держался в пальцах.