Симона Бовуар - Мандарины

Это был не ответ, но я решила временно удовольствоваться им.

— Почему вы мне не сказали, что вам наскучила Мексика? К чему такие ухищрения? — спросила я.

— Вы не позволили бы мне приехать сюда, вы заставили бы меня остаться там, — ответил Льюис.

Я вздрогнула, как от пощечины: какая злость в его голосе!

— Вы думаете, что говорите?

— Да, — ответил Льюис.

— Но послушайте, Льюис, когда я хоть раз помешала вам сделать то, что вы хотели? Да, вы постоянно стремились доставить мне удовольствие, но и вам, похоже, это тоже доставляло удовольствие. У меня не было ощущения, что я вас тираню.

Я перебирала в уме наше прошлое: сплошная любовь, согласие и радость давать друг другу счастье. Какой ужас думать, что за любезностью Льюиса скрывалось недовольство.

— Вы до того упрямы, что даже не отдаете себе в этом отчета, — сказал Льюис. — Мысленно вы все улаживаете по своему усмотрению и уже не отступаетесь от этого, надо делать то, что вы хотите.

— Когда это случалось? Приведите примеры, — попросила я. Льюис заколебался.

— Мне хотелось провести этот месяц у Марри, а вы отказывались.

— Это нечестно, — перебила я его. — Когда такое случалось до Мехико?

— Я прекрасно знаю, что если бы я не поступил так, то мы остались бы в Мексике, — сказал Льюис. — Согласно вашим планам, мы должны были провести там еще месяц, и вы убедили бы меня, что так и следует поступить.

— Прежде всего, это были наши общие планы, — возразила я. И задумалась. — Полагаю, что я поспорила бы, но так как вам очень хотелось поехать в Нью-Йорк, я наверняка в конце концов уступила бы.

— Легко сказать, — молвил Льюис. Он остановил меня жестом: — Во всяком случае, понадобилась бы серьезная работа, чтобы убедить вас. Я пошел на маленькую ложь, чтобы выиграть время: это не так уж важно.

— Мне, напротив, это кажется важным, — сказала я. — Я думала, вы никогда мне не лжете.

Льюис улыбнулся, немного смутившись:

— Да, так оно и есть, это в первый раз. Но вы напрасно волнуетесь. Лгут друг другу или нет, какая разница, правду все равно никогда не говорят.

Я с недоумением смотрела на Льюиса. В голове у него, и верно, творится что-то странное! И на душе тяжело. Но почему все-таки?

— Я так не думаю, — покачала я головой. — Можно поговорить друг с другом. Можно узнать друг друга. Только надо сделать небольшое усилие.

— Я знаю, это ваша любимая идея, — сказал Льюис. — Но на деле — это и есть наихудшая ложь: утверждать, будто люди говорят друг другу правду.

Он встал.

— Хотя в данном случае я вам ее сказал, и мне нечего прибавить. Наверное, мы можем уйти отсюда.

— Пошли.

Мы молча пересекли парк. Это объяснение решительно ничего не объясняло. Единственная вещь была мне ясна: враждебность Льюиса. Но откуда она взялась? Он был слишком враждебно настроен, чтобы сказать мне это, расспросы ни к чему не приведут.

— Куда мы идем? — спросил Льюис.

— Куда хотите.

— Не знаю, что и предложить.

— Я тоже.

— А ведь у вас, похоже, были планы на этот вечер, — сказал Льюис.

— Ничего особенного, — отвечала я. — Я думала, мы пойдем в какой-нибудь маленький спокойный бар и побеседуем.

— Нельзя беседовать просто так, по заказу, — в сердцах сказал он.

— Можно послушать джаз в кафе «Сосайети», — предложила я.

— Вы еще не наслушались джаза за свою жизнь? Кровь бросилась мне в лицо.

— Хорошо, пошли спать, — сказала я.

— Мне не хочется спать, — невинным тоном ответил Льюис.

Он развлекался, подтрунивая надо мной, но не по-дружески... «Льюис решил нарочно испортить этот вечер; он нарочно все портит!» — с обидой подумала я и сухо сказала:

— Тогда пойдем в кафе «Сосайети», раз мне этого хочется, ведь вам не хочется ничего.

Мы взяли такси. Мне вспоминались слова Льюиса, сказанные им год назад, будто он ни с кем не ладил по своей вине. Значит, это правда! Он сохранял хорошие отношения с Тедди, Фелтоном, Марри, потому что редко их видел. Но долго выносить совместную жизнь он не в состоянии. Он безумно любил меня, но вот прошло время, и любовь уже кажется ему принуждением. Меня снова охватил гнев, что, пожалуй, служило утешением. «Он должен был предвидеть, что с ним случится, — думала я. — Ему не следовало позволять мне отдаваться этой истории целиком, душой и телом. И у него нет права вести себя так, как он ведет себя сейчас. Если я ему в тягость, пускай скажет. Я могу вернуться в Париж, я готова вернуться».

Оркестр играл отрывок из Дюка Эллингтона; мы заказали виски. Льюис взглянул на меня с некоторым беспокойством: