Симона Бовуар - Мандарины

«Вот она, ваша добыча!» — думал Анри. Когда отдаешь на съедение критикам роман, они кусают по очереди; пьеса — дело другое, тут сразу получаешь в лицо всю грязь, где смешаны воедино цветы и плевки. Верной ликовал: даже разгромные статьи способствовали успеху пьесы. Но Анри смотрел на газетные вырезки, лежавшие у него на столе, с отвращением, похожим на стыд. Он вспоминал сказанные Жозеттой слова и думал: «Известность — это тоже унижение». Привлекать всеобщее внимание — это всегда означает открывать свою душу, унижаться. Любой имеет право пнуть ногой или наградить улыбкой. Анри научился защищаться, у него были свои хитрости; он в подробностях представлял себе лица своих хулителей: честолюбцев, злопыхателей, неудачников, глупцов; те, кто поздравлял его, были не лучше других, однако их симпатия могла сойти за здравое суждение, и таким окольным путем они обретали значимость, которую затем следовало придать их похвалам. «Как трудно дается искренность!» — думал Анри. Истина заключалась в том, что ни брань, ни комплименты ничего не доказывали; и самое обидное то, что они неумолимо заставляли Анри замкнуться в самом себе. Если бы его пьеса была явным провалом, он мог бы считать это случайностью и утешать себя обещаниями; но он узнавал в ней себя и угадывал свои пределы. «Это лучшее из того, что вы сделали» — слова Дюбрея все еще мучили Анри. Его отнюдь не радовало, когда он слышал разговоры о том, что его первая книга остается самой лучшей из всех; но думать, что эта пьеса сомнительного качества превосходит все остальное его творчество, тоже было далеко не так приятно. Однажды он сказал Надин, что избегает сравнивать свои произведения: однако бывают моменты, когда ты обязан это делать, когда другие принуждают тебя к этому. И вот тогда начинаешь задаваться праздными вопросами: «Кто я есть на самом деле? Чего я стою?» Это мучительно и бесполезно, хотя, возможно, было бы трусостью никогда не задаваться ими. Анри с облегчением услышал скрип половиц в коридоре.

— Можно войти? — спросил Самазелль, за ним следовали Люк, Ламбер и Скрясин.

— Я ждал вас.

Все они, за исключением Люка, который с сонным видом волочил опухшие подагрические ноги, казалось, явились требовать отчета; они расселись вокруг стола.

— Признаюсь, я не очень понимаю смысл этого собрания, — начал Анри. — Я как раз собираюсь идти к Дюбрею.

— Вот именно. Решение должно быть принято до того, как вы с ним встретитесь, — сказал Самазелль. — Когда я разговаривал с ним, он проявил крайнюю сдержанность. Я уверен, что он попросит новой отсрочки. Однако Пелтов и Скрясин требуют скорейших действий, и я с ними полностью согласен. Я хотел бы, чтобы в случае несогласия со стороны Дюбрея газета отмежевалась от СРЛ и самостоятельно обеспечила публикацию документов.

— Независимо от того, скажет Дюбрей «да» или «нет», мы вынесем вопрос на обсуждение всего состава комитета, мнению которого подчинимся, — сухо ответил Анри.

— Комитет последует за Дюбреем.

— Значит, и я сделаю то же самое. Впрочем, я не понимаю, почему мы теряем время, не узнав его ответа.

— Потому что ответ его слишком предсказуем, — заметил Самазелль.

— Чтобы уклониться, он использует в качестве предлога референдум и выборы.

— Я попытаюсь убедить его; но отмежевываться от СРЛ не стану, — заявил Анри.

— Да существует ли еще СРЛ? Вот уже три месяца как движение пребывает в спячке, — сказал Самазелль.

— За три месяца СРЛ ничего не сделало, чтобы остановить наступление коммунистов, — добавил Скрясин. — На протяжении трех месяцев коммунистическая пресса не подвергает нападкам Дюбрея. Для этого есть основательная причина, которая проливает совершенно новый свет на сложившуюся ситуацию. — Скрясин сделал театральную паузу. — В конце июня Дюбрей вступил в компартию.

— Да будет вам! — возмутился Анри.

— У меня есть доказательства, — возразил Скрясин.

— Какие доказательства?

— Люди видели его удостоверение и карточку, — с довольной улыбкой заявил Скрясин. — После сорок четвертого года в партии появилось много ребят, которые, по сути, не больше сталинисты, чем ты или я, просто они искали способа реабилитировать себя; я знаю не одного такого, и в узком кругу они любят поговорить. Дюбрей давно вызывает у меня подозрение; я задал вопросы, и мне на них ответили.

— Твои осведомители ошиблись или солгали, — сказал Анри. — Если бы Дюбрей решил вступить в компартию, он для начала покинул бы СРЛ, объяснив почему.