Симона Бовуар - Мандарины

— Мне пора идти. Скрясин выпрямился.

— Ты действительно решил не принимать во внимание мою информацию?

— Никакой информации ты мне не сообщил, — ответил Анри.

Скрясин налил себе стакан виски и залпом выпил его; потом снова схватил бутылку. Поспешно подошла Клоди и положила ладонь ему на руку.

— Думаю, папаша Виктор уже достаточно выпил!

— Вы что же думаете, я пью для собственного удовольствия? — громко крикнул Скрясин.

— А что, тоже неплохая была бы причина, — улыбнулся Анри.

— Только так я могу забыть! — сказал Скрясин, наполняя свой стакан.

— Забыть о чем? — растерянно спросила Югетта.

— Через два года русские оккупируют Францию, и вы встретите их на коленях, — заявил Скрясин.

— Через два года! — воскликнула Югетта.

— Да ничего подобного, — возразил Анри.

— Вы уже начали отдавать им Европу, вы все пособники! — заявил Скрясин. — Вот она, правда: вы боитесь, вы предаете, потому что боитесь.

— Правда в том, что твоя ненависть к СССР ударяет тебе в голову, — заметил Анри. — Ты извращаешь факты, распространяешь всякие небылицы. Это грязное дело. Нападая на СССР, ты нападаешь на социализм.

— Ты прекрасно знаешь, что СССР не имеет больше ничего общего с социализмом, — заплетающимся языком произнес Скрясин.

— Только не говори мне, что Америка ближе к нему! — возразил Анри. Скрясин посмотрел на Анри покрасневшими от злости глазами.

— И ты считаешь себя моим другом! А сам защищаешь режим, который приговорил меня к смерти! В тот день, когда они расстреляют меня, ты объяснишь в «Эспуар», что у них были на то веские причины!

— Боже мой! — сказал Анри. — То бывшие борцы, которые и так уже всем набили оскомину! А теперь еще объявились и будущие расстрелянные!

Скрясин посмотрел на Анри с ненавистью. Он схватил свой наполовину полный стакан и с силой запустил им в него; Анри увернулся, и стакан разбился о стену {88} 88 ...стакан разбился о стену. — В «Мандаринах» описана сцена, до деталей похожая на ту, что разыгралась между Кёстлером, Сартром и Камю (см.: Beauvoir 1963: 156). Эта же сцена описана в письме де Бовуар к Нелсону Олгрену (об этом см.: Bair 1990: 425). .

— Тебе следовало бы пойти спать, — сказал Анри, направляясь к двери. Он помахал рукой: — Привет.

— Не стоит на него сердиться, — вмешалась Клоди. — Он пьян.

— Это заметно.

Обхватив голову руками, Скрясин снова упал в кресло.

— Ну и сцена! — сказал Анри, очутившись с Ламбером во дворе особняка.

— Да. Я согласен с Воланжем: политические споры следовало бы запретить.

— Скрясин не спорит, он пророчествует.

— О! В любом случае всегда все только так и происходит, — заметил Ламбер. — Бросают друг другу стаканы в голову и даже не знают, о чем речь. Вы оба не знаете, что творится в Восточной Германии. Он пристрастен, выступая против СССР, а ты пристрастен, выступая за.

— Я не пристрастен. Я сильно подозреваю, что в СССР не все гладко, удивительно было бы, если было б иначе. Но, в конце концов, именно они на правильном пути.

Ламбер поморщился и ничего не ответил.

— Я задаюсь вопросом, чего ожидал Скрясин от этой встречи, — сказал Анри. — Должно быть, Луи подбросил ему эту мысль: он надеется, что я помогу ему реабилитировать себя.

— Возможно, он снова хочет стать твоим другом, — молвил Ламбер.

— Луи? Скажешь тоже.

Ламбер с недоумением смотрел на Анри.

— Прежде это был твой лучший друг?

— Забавная дружба, — ответил Анри. — В лицей Тюля он приехал из Парижа и, конечно, пустил мне пыль в глаза, а меня счел не такой деревенщиной, как другие. Но мы никогда не любили друг друга.

— Я нахожу его симпатичным, — заметил Ламбер.

— Ты находишь его симпатичным, потому что политика наводит на тебя тоску, а он защищает чистую литературу. Но разве ты не понимаешь, почему он это делает?

Ламбер заколебался.

— Не важно, по какой причине, но то, что он говорит, — правда. Существуют личные проблемы, и их нелегко разрешить, когда все вокруг твердят, что вы напрасно ставите их перед собой.

— Я никогда не утверждал этого, — сказал Анри, — их надо ставить, согласен. Я только говорю, что их нельзя отделять от других проблем. Чтобы знать, кто ты есть и что хочешь делать, надо определить, какую позицию ты занимаешь в мире.

Ламбер сел на мотоцикл, Анри — позади него. «Прошел всего один год, — подумал он, — и вот уже люди, подобные Воланжу, возвращаются с надменностью грешника, уверенного в том, что он стоит девяноста девяти праведников. А так как говорят они не то, что мы, Ламбер и парни его возраста поверят, будто они несут им нечто новое. Их это прельстит. Нельзя этого допускать, — подумал Анри. — Надо помешать им всеми способами». Как только мотоцикл остановился, он тепло сказал Ламберу: