Джон Апдайк: Бабушки-дедушки

— И не подумаю! Я объеду квартал и высажу вас прямо под навесом, под носом у чертова привратника.

Джоан тронула его за плечо.

— Увидишь завтра утром Джудит, поцелуй ее за меня. Нам придется рано уехать, у Энди в десять встреча.

Ричард был не прочь чмокнуть ее на прощание, но лица у них еще не оттаяли, и шея его поворачивалась без прежней легкости.

Его номер в «Бест-инн» находился на первом этаже, ковер от стены до стены лежал прямо на бетоне. Стены дышали морозом, как в подземелье, к ним было холодно прикасаться. Обогреватель плохо справлялся со своей задачей. Ричард не сообразил захватить с собой пижаму, ограничившись свежей рубашкой, и теперь дрожал в одном белье между липкими простынями. Пришлось встать, снять тонкое одеяло и покрывало со второй кровати, даже набросить поверх всего пальто. Но от стен все равно тянуло холодом, это была сила, угрожавшая его существованию, стремившаяся заморозить в нем кровоток. «Ей приходится многое отдавать», — сказала Джоан о женской матке. Верно, до чего же враждебен и неодолим вселенский объем пространства без света и тепла! Он поджимал колени к подбородку, ощущая себя гомункулусом, не то мерзнущим, не то сжигаемым на костре на дальнем конце телескопа, приставленного к безразличному Божьему оку. Он был свежеснесенным дедушкой, и Вселенная норовила его раздавить, высвобождая место для новичков. Он все-таки ненадолго уснул, и его сны, обычно такие насыщенные подавленным вожделением и забытыми познаниями, были мимолетными, словно их истощили старания тела поддерживать совместимую с жизнью температуру.

Утром, невыспавшийся и продрогший, он, покидая отель, пожаловался на холод в номере. Молодой служащий, недавно вылезший из теплой постели, пожал плечами, почти не пытаясь извиниться.

— У нас такие ночи, как прошедшая, наперечет. На градуснике на крылечке у моей матушки не хватило шкалы.

При свете дня больница выглядела по-другому: более суетливой, но при этом какой-то обветшалой, устаревшей, фабрикой излечения, где трудятся уставшие от темноты люди. В хартфордской газете, купленной вместе с чаем — он поклялся себе избегать кофе из заботы о давлении, — он прочел, что его команда героев в бронзовых шлемах продула в последней полуминуте матча, пропустив гол с сорока семи ярдов. Чудеса — дешевый товар.

Когда его вопреки строгим правилам все-таки пустили к дочери, Джудит выглядела после перенесенных мучений неожиданно нейтрально: не обессиленной, но и не ликующей, не больной и не здоровой, не старше и не моложе своего тридцати одного года. Поверх больничной сорочки с завязками на спине был накинут старый пепельно-голубой халат Джоан; она сидела на краешке койки. Недавно она покормила новорожденного, и сестры унесли его назад в инкубатор.

— Не знаю, папа, — сказала она. — Мне как-то жутковато. Сегодня они кладут это мне на руки, а я не знаю, что с этим делать. Не пойму даже, где верх, где низ. Все боялась выронить, чувствовала себя страшно неуклюжей.

Он уселся в глубокое кожаное кресло, в котором накануне вечером сидел Энди, и отечески улыбнулся:

— Очень скоро ты перестанешь чувствовать себя неуклюжей.

— Пол тоже так говорит. — Этот всезнайка Пол!

Судя по тому, как Джудит произнесла его имя, дылда получил незаслуженное повышение. Оказалось, что Ричард больше ревнует к Полу и к младенцу, больше обижен на них, чем на Энди.

— Он уже замечательный отец.

— Возможно, это нетрудная роль. Возможно, ты по-прежнему ощущаешь ребенка частью самой себя, как свою ногу. Какие такие чувства можно взять и начать испытывать к ноге? Лучше скажи, как прошли — как правильно это назвать? — роды.

Джудит с самого раннего детства отличалась твердостью и независимостью, ее чувства бывало нелегко разглядеть, зато ей была присуща, как и ее матери, невозмутимая честность.

— Неплохо, — сказала она. — Все было хорошо. Пол здорово помог мне с дыханием. В какой-то момент он взял и запел, все сестры просто легли от хохота. Но насчет метода Ламаза они не правы: даже он не убирает боль. Они твердили, что это просто давление, но на самом деле это боль, папа.

У него прихлынул жар к лицу при мысли о том, что испытала его дочь. Он заморгал, встал, легко поцеловал ее в лоб, в широкий бледный лоб, который с самого начала при всей его любви скрывал ее секреты, ее ощущения, ее идентичность.

— Мне надо идти. Сестры собираются взять тебя в оборот.

— Взгляни на него хотя бы из-за угла, посмотри, на кого он, по-твоему, похож. Мама считает, что на дедушку: такая же складочка посередине рта и опущенные краешки губ.