Джон Апдайк - Сублимация

Маплы договорились, что поскольку единственным уязвимым местом в их браке является секс, то с ним надо покончить — с сексом, а не с браком, которому насчитывалось уже восемнадцать лет и который простирался назад за горизонт, туда, где делалось неразличимым все испытанное ими от рождения. Прошла неделя. В воскресенье Ричард принес домой в бумажном пакете огромный кочан капусты.

— Что это? — спросила Джоан.

— Просто капуста.

— Я спрашиваю, что мне с ней делать?

Его порадовало ее раздражение.

— Ничего не делай. Я увидел, как Мак Деннис заходит в супермаркет, и тоже туда вошел, чтобы поговорить с ним о новой комиссии по природопользованию, нельзя же путать ее с комиссией по охране природы. Там все равно нужно было что-то купить, чтобы пройти через кассу, вот я и купил этот кочан. По наитию. Ты же знаешь, что такое наитие. — Пусть усвоит, как «Отче наш»! — В детстве у нас все время были под рукой капустные кочаны. Захочешь пожевать — отправляешь в рот не конфету, а капустный лист. Самыми лакомыми кусочками были, конечно, кочерыжки, от них горело во рту.

— Ладно, ладно. — Джоан отвернулась и продолжила мыть посуду. — Только я не знаю, куда его деть. После того как Джуди заделалась вегетарианкой, холодильник и так ломится от овощей, с ума можно сойти.

Ее вид со спины, как всегда, привел его в возбуждение. Он подошел ближе и сунул свой кочан ей под нос.

— Ты только полюбуйся, дорогая! Разве не прелесть? Само совершенство!

Шуткой это было только отчасти: в супермаркете он поймал себя на том, что восторгается капустной пирамидой, этой бессловесной скользкой красой, ждавшей столько лет, пока он снова ее для себя откроет. Никогда еще, с самого детства, он не испытывал такой невинной открытости чувств: чистота сфер, скромный запах подвала, округлая тяжесть! Он выбрал не самый большой, а самый круглый, идеальный кочан, принес его голеньким к кассе, и там девушка с легким удивлением одела его в бумажный пакет и взяла с покупателя тридцать три цента. На протяжении мили, отделявшей магазин от дома, загадочная сфера на соседнем сиденье машины казалась ему дырой, просверленной назад, в реальность. Сейчас, отрезая себе кусочек от бледного капустного листа, он дивился сквозь годы на чудо наносимой кочану раны, на нежную плотность листов, каждый из которых был туго, как гитарная струна, настроен на коллективный изгиб. Вкус был слабее, чем память, доносившаяся из детства, зато структура листа оказалась как раз тем, что требовалось сейчас для языка, для нёба...

В кухню заглянула Бин, их десятилетняя дочь.

— Что ест папа? — спросила она, заглядывая в пакет и не находя там печенья. Она знала папины вкусы.

— Папа купил себе капусту, — объяснила ей Джоан.

Девочка посмотрела на отца готовыми к веселью глазами. От мамы и от животных, особенно от лошадок, исходило серьезное тепло, все остальное было комически холодным.

— Ну и глупо! — заявила она.

— Совсем не глупо, — ответил Ричард. — Откуси! — И протянул ей капусту, словно яблоко. Он представлял себе ее круглую головку как наслоение плотно подогнанных один к другому листьев женской психологии.

Бин сморщилась, будто для плевка, и издала хриплый смешок.

— Фу, гадость какая! — Смелый блеск, игривость в глазах. — Ты гадкий!

Ричард ответил с обидой:

— Я тебя тоже не люблю. Мне подавай мою капустку! — И он чмокнул прохладный, бледный, тугой кочан раз, потом другой. Бин от удивления задохнулась.

По-прежнему стоя к нему спиной у раковины, Джоан сказала:

— Раз уж тебе потребовалось что-то купить, жаль, что ты не вспомнил про «Калгонит». Я уже несколько дней мою посуду руками.

— Сама вспоминай, — безалаберно отозвался он. — Во что мне завернуть капустку?

Но шли дни, кочан увядал. Плоская ранка на листе к утру становилось бурой. Ричард, проявляя упорство, пробирался к кочерыжке. Когда цель была достигнута, вкус ее оказался таким резким, что вкусовые рецепторы, даже приглушенные годами взрослого существования, не испытали разочарования; он вспоминал, как мать, шинкуя капусту для последующего квашения на застеленном клеенкой столе, давала ему лакомиться отходами — кочерыжками. Как тогда горел от них его нежный рот, как слезились глаза!

Кочан был съеден, но больше он капусты не покупал; точно так же он не имел привычки возвращаться к любовнице после того, как Джоан выводила его начистую воду и поднимала на смех. У него был один собственный глаз и один общий с женой; ее второй, собственный глаз, безжалостный, сугубо женский, умел пронзать и развеивать окутывавший его романтический туман.