О'Генри: Дверь, не знающая отдыха

О`Генри

Дверь, не знающая отдыха

Перевод Зин. Львовского

Я сидел час, по солнцу, в кабинете редактора "Еженедельной Трубы" в Монтополисе.

Редактором был я.

Шафранные лучи убывающего солнечного света пробивались сквозь хлебные скирды на садовом участке Микаджа-Виддеп и бросали янтарное сияние на мой горшочек с клейстером.

Я сидел перед конторкой на невращающемся винтовом стуле и писал передовицу против олигархии. Комната с единственным окном уже делалась добычей сумерек. Моими острыми фразами я срезал, одну за другой, головы политической гидры и в то же время, полный благожелательного мира, прислушивался к колокольчикам бредущих домой коров и старался угадать, что м-с Фланаган готовит на ужин.

И вдруг из сумеречной тихой улицы появился и склонился над углом моей конторки младший брат старика Времени. Его безбородое лицо было сучковато, как английский орешник. Я никогда не видел одежды, подобной той, что была на нем. Рядом с ним одежда Иосифа показалась бы одноцветной. Но не красильщик создал эти цвета. Пятна, заплаты, действие солнца и ржавчины были причиной их разнообразия. На его грубых сапогах ясно лежала пыль от тысячи пройденных лиг. (лига - три мили.Прим, перев.) Я не могу дольше описывать его, но скажу еще, что он был небольшого роста, хил и стар, - так стар, что я стал считать его годы столетиями. Да, я помню еще, что чувствовался запах, едва ощутимый запах, похожий на алоэ или мирру или, возможно, на кожу, - и я подумал о музеях.

Я схватил бювар и карандаш, потому что дело не ждет, а посещения древних обитателей, - посещения почетные и священные, - должны быть занесены в хронику.

- Рад видеть вас, сэр, - сказал я. - Я хотел бы предложить вам стул, но, видите ли,- продолжал я: - я прожил в Монтополисе всего три недели и знаком с немногими из здешних граждан.- Я кинул неуверенный взгляд на его покрытые пылью сапоги и заключил газетной фразой:

- Предполагаю, что вы живете в нашей среде. Мой посетитель пошарил в своей одежде, вытащил

засаленную карточку и неуверенно вручил ее мне. На ней простым, но нечетким почерком было написано имя "Майкоб Адер".

- Я рад, что вы зашли, м-р Адер, - сказал я. - В качестве одного из наших старейших горожан, вы с гордостью должны смотреть на рост Монтополиса за последнее время. Среди других улучшений я, кажется, могу обещать, что город будет снабжен живой, интересной газетой.

- Знакомо вам это имя на карточке? - спросил посетитель, прервав меня.

- Нет, мне не приходилось его слышать.

Снова он поискал в своей древней одежде. На этот раз он вытащил вырванный из какой-то книги листок, потемневший и тонкий от времени. На верху страницы стояло название "Турецкий Шпион", старомодным шрифтом. Напечатано было следующее:

"В 1643 году в Париж является человек, который утверждает, что жил все эти шестнадцать веков. Он рассказывает про себя, что был сапожником в Иерусалиме во время распятия. Что имя его Майкоб Адер и что, когда Иисус, мессия христиан, был осужден Понтием Пилатом, римским наместником, он, неся крест к месту распятия, остановился отдохнуть у дверей дома Майкоба Адера. Сапожник ударил Иисуса кулаком, сказав: "Иди, чего ты мешкаешь?" На что мессия ответил ему: "Я ухожу, но ты будешь ждать, пока я не приду".

Этим он обрек его жить до судного дня. Он живет вечно, но в конце каждого столетия с ним случается припадок или транс, после чего к нему возвращается возраст, в каком он был во время страданий Христа, а было ему тогда около тридцати лет. Такова история Майкоба Адера - Вечного Жида, который говорит..."

Здесь рукопись обрывалась.

Я, должно-быть, что-нибудь громко произнес насчет Вечного Жида, потому что старик заговорил громко и с горечью.

- Это ложь,-сказал он, - как девять десятых того, что называется историей. Я - язычник, а не еврей. Я пришел пешком из Иерусалима, сын мой. Но если зто делает меня евреем, тогда все, что выливается из бутылки,-детское молоко. Мое имя - на карточке, которая у вас в руках. Вы прочли также кусок газеты, называемой "Дурацкий Шпион", которая напечатала это известие, когда я вошел в ее редакцию в 19-й день июня в 1643 году. Это произошло почти так же, как я посетил вас сегодня.

Я положил карандаш и бювар. Ясно, что из этого ничего не выйдет. Могло бы выйти кое-что для столбца местных известий в "Трубе". Но такой материал не подойдет. Однако отрывки мыслей, касающихся этой невероятной "личности", стали пробегать по моему специфическому мозгу. "У дяди Майкоба такие же проворные ноги, как у юноши тысячи лет или около того"... "Наш великий посетитель рассказывает, что Георг Вашинг... нет, Птоломей Великий качал его на коленях в доме его отца". "Дядя Майкоб говорит, что наша сырая весна ничто в сравнении с сыростью, которая погубила урожай вокруг горы Арарат, когда он был мальчиком". Но нет, нет, из этого ничего не выйдет.