Джон Чивер - Ангел на мосту

Стритер ничего этого, разумеется, не знал. Впрочем, он не мог не чувствовать некоторую натянутость в отношениях между матерью и сыном. Подчеркнутый «американизм» Чарли, и в одежде и в его манере держаться — то этаким дровосеком в духе раннего Линкольна, то бейсболистом, то ковбоем, рядом с итальянизированными манерами его матери заставляли предполагать возможность довольно серьезных трений между ними. А в один из своих воскресных уроков он застал настоящую ссору. Служанка Ассунта впустила его, но, услышав, как Кейт и Чарли сердито кричат друг на друга, он остановился на пороге. Отступать, однако, было поздно. Ассунта уже пошла о нем докладывать, и ему только оставалось дожидаться в вестибюле. Кейт вышла к нему в слезах и сказала по-итальянски, что не в состоянии дать ему сегодня урок. Она просила извинить ее. Непредвиденные обстоятельства — она не успела предупредить по телефону… Стоя с итальянской грамматикой, тетрадкой и томиком «Обрученных» под мышкой перед плачущей женщиной, Стритер чувствовал себя довольно глупо. Это неважно, совсем неважно, что он пропустит урок, сказал он и спросил, можно ли ему будет прийти во вторник. Она сказала: «О да, конечно, приходите во вторник непременно, а также, если вам нетрудно, в четверг — не на урок, а просто так, в гости. Приезжает брат моего отца, дядюшка Джордж, понимаете, и он хочет увезти Чарли к себе. Я не знаю, что делать. Да и вообще, можно ли тут что-нибудь сделать? Как бы то ни было, мне хотелось бы, чтобы при нашем свидании присутствовал посторонний. Мужчина. Тогда я все-таки не буду с ними совсем наедине. Вам ничего не надо будет ни делать, ни говорить. Просто посидите с нами, выпьете стаканчик виски, и мне будет немного легче».

Стритер обещал быть и поплелся к себе, размышляя по дороге о странной судьбе этой женщины, вынужденной обратиться за моральной поддержкой к чужому человеку. Оттого, что урок не состоялся, у Стритера оказался ничем не заполненный час, и он прошелся по набережной до Морского министерства, а оттуда назад, улочками, которые нельзя было назвать ни старыми, ни новыми никакими. По случаю воскресного вечера большая часть домов была закрыта. Улицы — почти безлюдны. Разве что попадется семейство, возвращающееся с экскурсии в зоопарк, или одиночки — мужчины и женщины с коробочкой пирожного в руках; их, впрочем, можно встретить во всех уголках мира, этих холостяков и старых дев, отправляющихся проведать своих племянников и племянниц и несущих им пирожные, чтобы немного скрасить для них свой визит. Но чаще Стритер оказывался совершенно один на улице, и до ушей его доносились лишь звуки собственных шагов да еще откуда-то издали — железное погромыхивание железного трамвая, катящегося по железным рельсам… Сколько одиночества в этом звуке в воскресный вечер для американского уха! Или, быть может, только для Стритера, которому звук этот напоминал горькие воскресные дни его юности, когда он был одинок, нелюбим и не имел друзей. Ближе к центру было светлее и более людно. Там были цветы и гул голосов, а в воротах церкви Сайта-Мария-дель-Пополо с ним заговорила проститутка. Она была молода и красива, но он объяснил ей на ломаном итальянском языке, что у него есть подруга, и пошел прочь.

Переходя площадь, он увидел, как кого-то сшиб автомобиль. Раздался громкий хруст — этот неожиданно громкий звук ломающихся костей. Водитель выскочил из машины и побежал вверх по спиральному подъему на холм Пинчо. Пострадавший лежал на мостовой, его ноги, руки, туловище, голова сбились в кучу. Это был бедно одетый человек с лоснящимися курчавыми волосами, которыми он, должно быть, очень гордился при жизни. Собралась толпа, и все галдели без всякой торжественности. Время от времени женщины, то одна, то другая, осеняли себя крестным знамением. Лопочущая, увлеченная своими же высказываниями и совершенно, видимо, равнодушная к умирающему толпа эта была так густа, что полицейским с трудом удалось сквозь нее протиснуться. В ушах у Стритера еще звенели зазывные слова проститутки, как уже надо было впустить в сознание мысль о смерти. Как это может быть, думал он, отчего у них так низко ценится человеческая жизнь?

Повернувшись спиной к площади, он стал спускаться к реке и, миновав древние развалины, увидел молодого человека; он подзывал к себе кошку, протягивая ей руку, в которой было что-то зажато. Это была представительница миллионного кошачьего племени, ютящегося в развалинах Рима и питающегося остатками спагетти. В руке у молодого человека был кусок хлеба. Когда кошка к нему подошла, он извлек из кармана хлопушку, запрятал ее в хлеб и поджег фитиль. Затем положил хлеб на тротуар, и в ту самую минуту, как кошка подошла, хлопушка взорвалась. Несчастное животное с пронзительным визгом взлетело спиралью вверх и, перелившись через стену, исчезло во мраке пустыря. Молодой человек рассмеялся своей шутке, и несколько прохожих, наблюдавших эту сцену, засмеялись вместе с ним.