Джон Чивер - Ангел на мосту

Дело было в декабре. Как-то под вечер Джорджи покинул свой рабочий кабинет в Бруклине и отправился в город за покупками. Небоскребы в центре города были наполовину скрыты дождевыми тучами, но Джорджи все равно ощущал их присутствие, как ощущаешь вершины горной цепи, когда живешь у ее подножия. Джорджи промочил ноги и чувствовал, как у него засвербило в горле. На улицах было много народу, а вывески висели под таким углом, что прочитать их было невозможно. Гирлянды лампочек над магазином «Лорд и Тейлорс» были еще видны, но от поющих ангелов, изображенных на плакате, покрывающем весь фасад магазина Сакса, виднелись только развевающиеся одежды и подбородки. Сквозь дождь доносились обрывки гимнов. Джорджи попал ногой в лужу. Вечер, и без того темный, от обилия зажженных фонарей казался еще темнее. Он вошел в магазин Сакса и, очутившись внутри, встал как вкопанный от зрелища нарядного, залитого светом полчища мародеров и мародерок. Он посторонился, чтобы не быть растерзанным входящими и выходящими толпами. Все симптомы неотвратимой простуды дали о себе знать. Женщина в черной норковой шубке уронила к его ногам сверток. Он нагнулся и поднял его. У нее было приятное выражение лица. Когда Джорджи наклонился, чтобы поднять пакет, он заметил, что туфли у нее промокли еще больше, чем у него. Она его поблагодарила; он спросил, намерена ли она штурмовать прилавки.

— Я собиралась, — сказала она, — но, пожалуй, не стану. У меня промокли ноги, и мне кажется, что я заболеваю.

— Вот и у меня точно такое чувство, — сказал он. — Зайдемте куда-нибудь в тихое место, выпьем чего-нибудь, чтобы согреться!

— Ах, что вы!

— Почему бы нет? — спросил он. — Сейчас ведь праздники.

Произнесенное им слово «праздники», казалось, вдруг определило этот темный вечер. Огни и пение сразу обрели смысл.

— Ах, я об этом не подумала! — сказала она.

— Идемте, — сказал он, взял ее под руку, вышел с ней на улицу и повел к одному из немноголюдных баров. Он заказал два коктейля и чихнул.

— Вы должны непременно принять горячую ванну и лечь в постель, сказала она с чисто материнской заботливостью.

Он назвал ей свое имя. Ее звали Бетти Ландерс. Она замужем за врачом. Двое детей — замужняя дочь и сын, студент последнего курса Корнелльского университета. Ей приходилось много времени проводить в одиночестве, и с недавних пор она начала заниматься живописью. Три раза в неделю она посещает Лигу начинающих художников, а в Гринвич-Виллидж у нее своя студия. После третьего или четвертого коктейля они сели в такси и поехали к ней в студию.

Не совсем такой представлял он себе мастерскую художника. Двухкомнатная квартира в одном из недавно отстроенных домов, которую она занимала под студию, походила больше на гнездышко незамужней женщины. Миссис Ландерс показала свои сокровища, как она называла письменный стол, приобретенный в Англии, стул, купленный во Франции, и литографию Матисса, подписанную им самим. У нее были темные волосы и брови, узкое лицо, и ее легко можно было бы принять за старую деву. Она налила ему виски с содовой и скромно отклонила его просьбу показать работы, которые, впрочем, ему суждено было увидеть несколько позднее в углу ванной, где они были составлены вместе с мольбертом и прочими художественными принадлежностями. Почему они вдруг сблизились? Как могло случиться, что он отбросил стыд и разделся в присутствии этой незнакомой ему женщины? Он сам не знал. У нее были узловатые, корявые локти и колени, словно у дальней родственницы Дафны, которая, казалось, того и гляди обратится не в цветущий куст, разумеется, а в какое-нибудь очень обыкновенное, видавшее виды дерево.

Они стали встречаться раза два-три в неделю. Он так больше почти ничего о ней и не выведал, кроме того, что дом ее находится на Парк-авеню и что она подолгу остается одна. Она заботливо относилась к его гардеробу и всегда была в курсе дешевых распродаж. Это, собственно, было главным предметом ее разговоров. Сидя у него на коленях, она рассказывала, что у Сакса — распродажа галстуков, у Брукса — обуви, а у Альтмана — мужских сорочек. Джил между тем была так поглощена своими военными действиями, что почти не замечала его уходов и приходов. Но однажды вечером, когда он сидел в гостиной, прислушиваясь к тому, как Джил говорит наверху по телефону, ему вдруг почему-то пришло в голову, что его поведение недостойно. Он почувствовал, что настало время кончить эту интрижку, затеянную в темный вечер накануне Рождества. И, взяв лист бумаги, он написал Бетти: