Клаудио Пьерсанти: Пять прощальных писем

"Ты с ума сошел. Ты забыл, что со мной произошло?"

"Возвращайся когда хочешь. Я освобождаю тебя от командировок. Я только хочу, чтобы все было под твоим контролем".

"Ты действительно сошел с ума".

"Вот что я тебе скажу. Я говорил с твоим врачом перед тем, как позвонить тебе".

"Ну да?"

"И он считает, что работа пошла бы тебе на пользу. Без преувеличений, конечно, но немного деятельности - это как раз то, что тебе нужно. Тебе пятьдесят, а не сто, ну на кой черт ты здесь сидишь? - И он в изумлении огляделся по сторонам. - Я бы свихнулся".

"Хоррокс, ты меня ставишь в затруднительное положение".

"Ты думаешь, меня это интересует? Подумай до понедельника. Вот, посмотри, это черновой вариант твоего контракта. Ну, я пошел. - Замешкавшись в дверях, под конец он выдал: - Знай, что если ты не согласишься, я не приду даже на твои похороны".

Хоррокс далеко видит, но у него нет интуиции. Он старше меня и умрет в преклонном возрасте, в окружении изящных медсестер. Вероятно, он с нетерпением будет ожидать попадания на самый большой рынок, который когда-либо знало человечество: сотни тысяч душ, богатых всякой всячиной. Я проводил его глазами до машины и успел отметить, что она была забрызгана грязью. По всей видимости, ночью он был в пути. Ознакомившись с контрактом, я пришел в изумление. Хоррокс предлагал мне огромные деньги. Я был уверен в том, что между этим предложением и моими прощальными письмами существовала какая-то связь. На самом деле все эти цифры и проценты говорили: "Ты прав, у тебя имеются все основания быть недовольным, но теперь хватит, мы обещаем тебе достойное вознаграждение. Не упусти этот шанс".

Я сразу ответил, но по-своему, и, уж конечно, не Хорроксу.

"Дорогая сестра, ты, как всегда, уже обо всем знаешь, поэтому я мог бы быстро попрощаться с тобой. А мне как раз жаль, что тебя нет рядом со мной, я бы хотел слышать все то, что ты говоришь обо мне. Мы не должны были продавать папину типографию, нам надо было расширить ее. Мы рано обеднели, это верно. Сколько раз я каялся! И по поводу раздела дома... Да, я и это помню. И как раз сейчас, когда я сдался, появился просвет.

Хоррокс предлагает мне сумму вдвое больше той, что он платил мне раньше, и только за то, чтобы я помогал ему. Не знаю, получишь ли ты это письмо сразу или через несколько лет. Это уж ты сама увидишь. Так или иначе, я давно уже хотел тебе что-то сказать. Я отчетливо помню те дни, когда ты готовилась к выпускным экзаменам. Ты была прекрасна. Притворяясь спящим на твоей кровати, я наблюдал за тобой. Я делал это и тогда, когда ты любовалась на себя в зеркало. Ты мне нравилась, и я восхищался твоей фигурой. Себе же я не нравился. Я был убежден в том, что мир принадлежит красивым, черпающим из своей красоты силу и характер, которых у меня как раз и не было.

Я все время придерживался этого ошибочного и необъективного мнения. Три твоих мужа свидетельствуют о том, что оно имелось (а, возможно, и осталось) и у тебя. Да, ты права: я был заурядным человеком. До двадцати лет моими друзьями были твои поклонники. Я всегда жил в чьем-либо отражении: после тебя моим солнцем стал Хоррокс. Взамен красоты пришли деньги и изворотливость. Час от часу не легче. Но в этом виноват только я. Я не испытываю конкретной ненависти, я ненавижу все. И я доволен тем, что ухожу".

Вложив в конверт два аккуратно сложенных листа, я написал на нем, рядом с именем сестры, фамилии трех ее мужей. Я не смог удержаться от этого маленького коварного жеста, тем самым я хотел оживить в сестре три образа: смерти, Сакра Руоты1 и супружеской тоски.

Что и говорить, от предложения Хоррокса у меня улучшилось настроение. Но, как ни странно, это повлекло за собой нечто новое - мелкие колкости, которые я стал отпускать в адрес окружавших меня людей. Первой это испытала на себе моя дочь Карла, собиравшаяся куда-то после обеда. Она была смешна и неприятна, как всегда с тех пор, как ей исполнилось тринадцать лет. Она некстати захотела узнать мое мнение по поводу своего наряда. "Я бы не показался на людях с такой расфуфыренной, как ты", - был мой ответ. На что она кинула в меня свою сумочку.

Я решил прогуляться до заката. Клонившееся к горизонту солнце окрашивало небо в красный и голубой цвета. Близился конец рабочего дня. Кругом было заметное оживление. После стольких месяцев уединения меня все это привлекало. На церковной площади бойскауты продавали календари. Я остановился и пролистал один календарь. На каждой странице был небольшой текст о мире, о новых видах вооружения, разрушениях, загрязнении... Эта информация не заинтересовала меня, а, напротив, вызвала только раздражение: я не сделал ни покупки, ни пожертвования. Я считал аморальным способствовать такому спасению мира, подавлявшему больше, чем какое бы то ни было разрушение. "Не доверяй доброте, усердию и оптимизму!" - кричал мой внутренний голос.