Лео Перуц - Гостиница 'У картечи'

Я закипел от возмущения. Почему мне должно было быть слабо выпить рюмку того сорта шнапса, который у нас в "Картечи" именовали "шрапнелью"? Чем я был хуже фельдфебеля?

- Вовсе мне не слабо! Спорим на два гульдена... нет, на десять гульденов...

- На вашем месте я бы не спорил, - сказал фельдфебель, проталкивая меня в зал.

В "Картечи", как всегда, царило веселье, оркестр наяривал уличные шлягеры и мелодии из старых оперетт: "Рыбачку" и "Ах, я ведь только в плечико се поцеловал", и в перерывах между номерами в фаянсовые тарелочки музыкантов сыпались крейцеры. Солдаты уже настроились на скорую отправку, трубач из фельдъегерского батальона переходил от столика к столику, поднимая тосты за скорейшее возвращение на чешскую родину; некоторые из посетителей сочинили шуточные вирши на жизнь гарнизонного городка в Тироле и теперь во весь голос декламировали их: "Там тоже есть девчонки, говорилось в одном из стишков, - в остальном - тоска"; другие пытались вызвать ревность у своих подружек описанием утех, которые они связывали с красотой и уступчивостью триентянок, а один рядовой громогласно вопрошал, дают ли в Тироле свинину с квашеной капустой, клецками "и пивком впридачу", иначе ему придется дезертировать. Фельдфебель, как всегда, был в ударе; он делал ставки в игре, играл на скрипке, танцевал, пел и подшучивал над музыкантами, не забывая при этом регулярно угощаться "шрапнелью", и как только он заказывал очередную порцию, я спешил последовать его примеру и опустошал ее, как он, одним залпом. Я по-прежнему испытывал ревнивое чувство из-за той девушки, а потому стремился доказать - и фельдфебелю, и самому себе, - что не уступаю ему ни в чем, включая питие.

Мои товарищи но школе одногодичников прошли через зал в свою комнату, бросая на меня укоризненные взгляды. Дело в том, что нам было строго запрещено общаться с унтер-офицерами во внеслужебное время, а я между тем сидел за одним столом с фельдфебелем и его подружкой и сдвигал с ними бокалы. Но теперь мне все было до лампочки. "Черт с ним, - подумал я, если завтра меня за это потребуют к начальству, я просто им скажу, что фельдфебель мой кузен или, скажем, брат моей тети".

Чем больше я пил, тем больше усиливались жар и озноб. Но я не останавливался, мне совсем не хотелось домой. Я все ждал, когда, наконец, фельдфебель снова заговорит о той девушке, чей портрет я видел в его комнате. Однако он говорил очень мало, а ее не упоминал вообще. И все же я продолжал сидеть. Мне вспомнились слова из одной детской песенки, которую я в детстве часто слышал от нашей кухарки:

Не пойду я домой,

Не пойду я домой,

Не хочу, чтоб меня отругали.

И, дабы укрепить себя в своем решении не идти домой, я без конца напевал этот мотив.

Время пролетело так быстро, что я и не заметил, как пробил час ночи. Музыканты уложили свои инструменты и покинули зал. За ними потянулись все остальные. Я изрядно накачался. Мне было нехорошо, я безумно хотел спать и, обхватив обеими руками раскалывавшуюся от боли голову, уныло глядел в пустеющий зал.

Внезапно я дернулся, как ужаленный, и прижался к фельдфебелю, сидевшему возле меня за столом и тупо глядевшему в свой стакан.

Сквозь клубы табачного чада, сквозь пивные и винные пары, наполнявшие воздух гостиницы, я различил огромные неуклюжие фигуры, которые медленно и неповоротливо выползали из углов. Они были похожи на гигантских насекомых с маленькими черными головками и длинными тощими лапками. Вперив в нас стеклянные взоры своих зеленых глаз, они подползали все ближе, надвигаясь прямо на нас с фельдфебелем. Я вскрикнул от ужаса и отвращения и ухватился за руку фельдфебеля. Он, однако, был совершенно спокоен, и я услышал его голос, прозвучавший как-то странно и глухо, словно издалека:

- Ерунда! Можете спокойно спать. Это мои воспоминания. Не пугайтесь их! Они касаются только меня. Это мое прошлое.

Но в следующее мгновение это были уже не воспоминания, не прошлое и даже не насекомые - это были саперы, "жестяные мухи" в своих черных фуражках, наконец-то я их узнал. Саперы увидели, что фельдфебель остался один, и, одержимые жаждой мести, наступали на него в немой ярости.

Он вскочил на ноги и схватил свою кружку пива.

- Вот и они, - раздался его голос. - Осторожно. На этот раз дело принимает серьезный оборот.

Больше я ничего не видел и не слышал и поэтому не знаю, что произошло дальше; усталость, выпивка и сон одолели меня, и я уткнулся головой в столешницу.

* * *

Когда меня растолкали, зал уже был пустым. Повсюду виднелись перевернутые столы и стулья, а пол был усеян осколками разбитой посуды. Последние саперы тянулись наружу, как побитые собаки; большинство из них были в разодранных или насквозь мокрых гимнастерках и пугливо косились на фельдфебеля Хвастека. Тот стоял, опершись о стол, с кружкой пива в руке и выкрикивал вслед каждому из ретирующихся какую-нибудь уничижительную фразу: