Лео Перуц - Ночью под каменным мостом

Чуждые ему до сих пор лица евреев, их странные жесты и деловитая суета, а равно и то, что он был вынужден торчать перед лавкой, полной всякого хлама, -- все это показалось эрцгерцогу диким, кошмарным сновидением. Наверху, в Старом Граде, его исчезновение наверняка уже заметили, и теперь там, должно быть, все пришло в движение, но он знал, что никому бы и в голову не пришло искать его в еврейском квартале. Он проклинал тот час, когда по глупой самонадеянности взял этот дьявольский талер. Он не спал всю ночь, устал, проголодался, и на душе у него было скверно. Но он уже не мог отступить -- он должен был видеть, в чьи руки в конце концов попадет талер.

На разъездной кухне, каких было немало в еврейском городе, он купил себе вареное яйцо, яблоко и ломоть хлеба. Но ему не хотелось больше ждать, стоя посреди шумной улицы, и он вошел в лавку старьевщика.

Хозяин, который как раз держал в руках плащ, в то время как возчик нахваливал ему свою находку, бросил на вновь прибывшего быстрый взгляд и, мгновенно оценив качество его шляпы и воротничка, изящество и чистоту одежды и башмаков, смекнул, что этот посетитель пришел в его лавку не для того, чтобы покупать или продавать, а по другой, пока еще не ясной причине. Он спросил, чем может услужить господину. Эрцгерцог попросил дозволения немного передохнуть в лавке, а заодно и съесть свой завтрак. Он сказал, что целую ночь провел на ногах и проделал длинный путь. Поэтому он позволит себе прилечь на скамью, стоявшую у стены, сняв хотя бы башмаки и пояс. Устроившись, он достал яйцо, хлеб и принялся за еду. Старьевщик же вновь обратился к возчику.

-- Да что же я с ним буду делать? -- спросил он, вертя в руках плащ и указывая пальцем на дыры и ветхие заплаты. -- У меня в лавке и так полно дряни, которую невозможно сбыть.

-- Но двенадцать-то пфеннигов он все же стоит, -- предположил возчик. -- Плащи нужны всем. У кого не хватит денег на новый, возьмет и такое старье.

-- Ну уж не такое! -- воскликнул хозяин. -- Такое никто не купит, особенно сейчас, когда даже столяры и вязальщики веников носят теплые плащи с рукавами, словно какие-нибудь дворяне.

-- И все-таки за двенадцать пфеннигов он пойдет, -- возражал возчик. -Может, ни дворянину, ни вязальщику веников он и не нужен, но бедный человек его купит.

Старьевщик, скорчив плачевную мину, принялся снова вертеть плащ в руках.

-- Ясное дело, для кидуша или хавдалы(2) он не годится, -- заявил он, тем самым на еврейский манер давая понять, что он и вовсе никуда не годится. -- Пожалуй, ему красная цена -- выеденное яйцо. Это плащ рыбака, из него уже никогда не вытравить рыбный запах.

-- Пусть это и плащ рыбака, -- не отступал возчик, -- но все же он стоит, -- тут он чуточку поразмыслил, -- хотя бы десять пфеннигов.

-- Восемь, уважаемый! -- подхватил старьевщик и отсчитал медяки на стол. -- Восемь пфеннигов, и то я теряю на такой торговле. Но раз уж сегодня это у меня первая сделка, и поскольку я вас знаю, и чтобы вы пришли в другой раз -- пусть будет восемь.

Возчик с ворчанием сгреб медяки в ладонь и тяжело затопал в открытую дверь.

Эрцгерцог, который между тем сидел на скамье и ел свой хлеб с яйцом, был очень доволен тем, что сделка состоялась и он может немного передохнуть. Если бы возчик вернул деньги, плащ продолжил бы свои странствия, и ему, как он ни устал, пришлось бы и дальше следить за талером.

Торговец швырнул плащ в кучу старой одежды, что лежала в углу. Молодой эрцгерцог достал из кармана ножичек и очистил яблоко. Пока он занимался этим, в лавку вошел человек, по виду мелкий чиновник или писарь, и пожелал купить черный кафтан с латунными пуговицами и широкими рукавами. Хозяин показал ему несколько кафтанов, но писарю не подошел ни один: этот был длинноват, тот узковат, третий -- из слишком грубого сукна, а у четвертого цена казалась чрезмерной. После долгих переговоров, во время которых торгаш в своем азарте зашел так далеко, что поклялся, будто такого вот кафтана не шивал себе даже господин обер-бургграф, когда выезжал в Старый Град, писарь вышел из лавки, так ничего и не купив.

-- Мне кажется, вы торгуете себе в убыток, -- заметил молодой эрцгерцог, откусив от яблока.

-- Себе в убыток, это верное слово, -- согласился старьевщик. -- А сколько работы да маеты! На двенадцать человек, которые торгуются, приходит один, который покупает. Много ущерба нам и от торгашей, которые без лавок торгуют по базарным дням с рук и сбивают цены. Да и не можем мы, честные лавочники, торговать дешево -- не пускают налоги. Эх, обо всем этом можно бы рассказать не меньше, чем об исходе из Египта... Но самое скверное то, что нам не позволяют вести наши дела в христианском городе.