Вильям Александров - Странный гость

— Пойдем, я тебе Танину комнату покажу, ты в ней жить будешь, если понравится.

Мы прошли коридором на противоположную сторону дома, вошли в небольшую комнату с голубыми обоями. Он подошел к окну и сказал:

— Смотри.

Я посмотрел. И увидел море. Слева оно было видно мало, его закрывали корпуса, а вправо — далеко, до горизонта. Оно сияло на солнце — синее, синее, а над ним плыли белые облака.

Я никогда раньше не видел моря. Люда все обещала, что повезет меня, а как подходило лето, уезжала на гастроли в разные города, а меня в лагерь отправляла или у бабушки оставляла. А тут оно передо мной совсем близко, я даже запах его услышал. И парусник увидел — крошечной белой точкой он виднелся вдали. Совсем как в стихах в… «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом…»

— Красиво? — спросил он.

— Красиво.

— Вот здесь будешь жить, в этой комнате, — он положил мне руку на плечо. — И каждое утро, просыпаясь, будешь видеть море. Согласен?

— А Таня?

— Таню мы переселим еще выше, на голубятню.

— Куда? — не понял я.

— Так мы верхотуру называем, где я оборудовал себе кабинет. Пойдем, покажу.

Мы прошли в кухню, и я увидел деревянную лесенку, ведущую на чердак. Он полез первый, я — за ним.

Ну, точно, это был чердак — со скошенным потолком, с небольшим Круглым оконцем Но пол был застелен линолеумом, стены оклеены светлыми обоями. У окна стоял маленький стол с зеленой лампой, у противоположной стены — кушетка, сбоку этажерка с книгами, а с потолка, с косых, идущих под углом крашеных досок, свисали на нитках разноцветные фонарики из цветной бумаги.

— Ну, как? — спросил он.

— Неплохо, — сказал я. — Настоящая комната.

Мы сами все сделали с Таней и Тамарой Михайловной. Часть чердака отгородили и все это своими руками оборудовали.

— А это зачем? — я показал на цветные фонарики.

— Танины выдумки… — он вытянулся и тронул один из фонариков рукой. Тот зазвенел, как звенят стекляшки в люстрах. — Когда с моря ветер идет, они колышутся и звенят на разные голоса… Очень здорово получается…

Он откинул круглую створку окна.

— Глянь-ка…

Я посмотрел. Море отсюда было видно в обе стороны, дома теперь не заслоняли его слева, впечатление было такое, будто плывёшь на корабле.

— Хорошо, правда? Таня любит сюда забираться, читает здесь, уроки делает… что-то он уж больно расхваливает эту свою голубятню, удивить меня хочет или показать, какие они умелые, все своими руками? Подумаешь, невидаль — цветные фонарики! Мы их в школе еще в четвертом классе делали, в зале вешали, на новый год. Или, может, они меня хотели сюда поместить да постеснялись, решили, что могу обидеться, вон, мол, куда загнали…

И тут я заметил дверцу, маленькую дверцу в стене. Она была тоже оклеена обоями и поэтому почти сливалась со стеной, сразу и не разглядишь.

— А это куда? — спросил я.

— Выход на чердак. Он ведь до конца дома тянется.

Николай Петрович открыл дверцу, мы прошли на чердак, где было сложено разное барахло, дошли до края дома, и там я увидел слуховое окно, от которого вела на землю железная пожарная лестница.

«Значит, можно вылазить отсюда и залазить обратно на голубятню, не тревожа никого в доме», — подумал я.

Мы вернулись в комнату, я еще раз оглядел ее и решил, что мне здесь было бы совсем неплохо.

— А можно я здесь поживу, в этой комнате?. А Таня пусть там, у себя остается?

— Тебе здесь понравилось? — Понравилось.

— Честно говоришь или так? — он покрутил в воздухе пальцами.

— Честно говорю — понравилось.

Ну, что ж, Смотри, сделаем так, чтобы тебе было лучше. Книги здесь есть и свет тоже есть, вот только водопровод мы сюда не протянули, придется вниз спускаться, если что…

— Ничего, спущусь.

— Ну, гляди. Ночью здесь прохладно может быть, теплое одеяло возьмешь.

Он прошелся по комнате, оглядел все.

— А вообще, я думаю, тебе здесь будет хорошо.

— Я тоже так думаю.

Ну, а если передумаешь или что не так, скажи, не стесняйся, мы все сделаем, чтоб ты себя чувствовал свободно, как дома.

— Ладно, вы не беспокойтесь.

Я сижу на кушетке, в самом ее углу, и гляжу в пол. А он стоит напротив меня, я вижу его ноги в стоптанных летних туфлях с дырочками по всему верху, вижу плохо отглаженные серые брюки в полоску, и мне почему-неловко становится, я не знаю, что еще говорить, и мы молчим. Он переминается с ноги на ногу, видно, хочет еще что-то сказать или спросить, но не решается. И молчит. И я молчу.

— Ну, ладно, — говорит он, чуть вздохнув, — пойдем, нас там ждут.