Джозеф Конрад - Конец рабства

Капитан Уолей, казалось, улыбался себе в бороду.

— Земля велика, — бросил он туманную фразу.

Тот, словно для того, чтобы проверить это заявление, огляделся по сторонам. На эспланаде было очень тихо, но издалека доносился слабый стук трамвая; от портика общественной библиотеки вагон отправлялся в трехмильное путешествие к докам Новой гавани.

— Кажется, не очень-то много места осталось на земле, — проворчал начальник порта, — с тех пор как появились эти немцы и стали толкать нас на каждом шагу.

Не так было в наше время.

Погрузившись в глубокие размышления, он похрапывал, словно вздремнул с открытыми глазами. Быть может, и он в свою очередь всматривался в этого молчаливого человека, похожего на паломника, который, словно задержанный путник, стоял возле двуколки, — всматривался и улавливал в его лице забытые черты молодого капитана, командовавшего «Кондором». Славный парень — Гарри Уолей… не очень словоохотливый.

Вы никогда не знали, что у него на уме. С особами, имеющими вес, он обращался слишком уж запросто и склонен был превратно судить о людях. Факт тот, что он придерживался слишком хорошего мнения о себе самом. Капитану Элиоту хотелось усадить его в двуколку и повезти домой обедать. Но кто знает, понравится ли это жене?

— Странное дело, Гарри, — снова загудел он, — из всех людей на земле, кажется, только мы с вами помним эту часть света, какой была она раньше…

Он уже готов был отдаться приятному сентиментальному настроению, но тут ему пришло в голову, что капитан Уолей, неподвижный и молчаливый, как будто чего-то ждет… быть может, надеется… Он тотчас же забрал вожжи и добродушно, грубовато проворчал:

— Да, дорогой мой! Помним людей, каких мы знали, суда, на которых плавали… да! и дела, какие мы делали…

Пони рванулся вперед, грум отскочил в сторону. Капитан Уолей поднял руку.

— Прощайте.

Солнце зашло. И когда капитан Уолей, успевший просверлить в земле глубокую ямку своею тростью, двинулся дальше, ночь уже собрала под деревьями свою армию теней.

Они скапливались в восточном конце аллеи и словно ждали сигнала, чтобы начать генеральное наступление на открытые пространства; они собирались внизу, между облицованными камнем берегами канала. Малайская прау, полускрытая аркой моста, не изменила своего положения ни на одну четверть дюйма. Капитан Уолей долго смотрел вниз, за парапет, и наконец в неподвижности затененной прау почудилось ему что-то необъяснимое и жуткое. Сумрачный свет угас в зените неба, отраженные отблески покинули мир, и вода в канале, казалось, превратилась в смолу. Капитан Уолей пересек канал.

До поворота направо, за которым находился его отель, оставалось всего несколько шагов. Он снова остановился (все дома, обращенные к морю, были заперты, набережная безлюдна, и только один-два туземца виднелись вдали) и начал мысленно подводить итоги счета. Столько-то дней в отеле по столько-то долларов в день. Дни он пересчитал по пальцам; сунул руку в карман и звякнул серебряными монетами. Хватит еще на три дня; а потом, если что-нибудь не подвернется, он должен будет тронуть пятьсот фунтов деньги Айви, помещенные, так сказать, в ее отца. Ему казалось, что он подавится первым же куском, купленным на эти деньги. Доводы рассудка не помогали, решали вопрос чувства. А чувства капитана Уолея никогда его не обманывали.

Он не свернул направо. Он пошел дальше, словно все еще стояло на рейде судно, на которое он мог вернуться вечером. Вдали, за домами, на склоне синего-синего мыса, замыкающего вид с набережных, стройная колонна заводская труба — спокойно выбрасывала в чистый воздух прямой столб дыма. Китаец, прикорнувший на корме одного из полудюжины сампанов, которые лежали на воде у конца мола, заметил поднятую руку. Он вскочил, быстро обмотал вокруг головы косичку, натянул широкие темные штаны на желтые бедра и, бесшумно пошевелив веслами, словно плавниками, подвел к ступеням сампан, скользнувший, как рыба, легко и плавно.

— «Софала», — раздельно произнес сверху капитан Уолей, а китаец, должно быть, недавно приехавший, смотрел вверх с напряженным вниманием, словно ждал, что странное слово, срываясь с губ белого человека, станет видимым. — «Софала», — повторил капитан Уолей, и вдруг мужество ему изменило. Он запнулся.

Берег, островки, холмы, низменные мысы были окутаны мраком; горизонт потемнел, а на восточном изгибе берега белый обелиск — конечная мачта телеграфного кабеля — поднимался, как бледный призрак, перед темной массой неровных крыш и пальм туземного города. Капитан Уолей снова заговорил: