Дмитро Кешеля: Дедовы родники

— А зачем привязывают?

— Чтобы не разбежались по свету.

— Как, деда, с вашими колодцами убежали бы?

— Нет, мои колодцы тут бы остались, потому что они к моему сердцу привязаны.

Бегу вперед и осматриваю колодцы

— Деда, а где веревки?

— Какие веревки?

— Те, которыми колодцы привязаны к сердцу?

— Да цыть ты, пошел вперед! — вроде сердится дед.

Это означает, что всякие расспросы окончены, и дальше я иду молча.

…До Белой горы добираемся, когда в окрестных селах звоны извещают, что уже второй час, а на самой вершине начинает вырастать полдень.

Возле куста лещины останавливаемся. Дед удивительным чутьем угадывает, где, как он говорит, земля около сердца криницу греет. Он так и говорит: «Криницы— это дети земли, а она их у сердца голубит».

Становится дед на колени, прикладывает ухо к земле и долго-долго прислушивается.

— Ага, шевелится, — радуется, словно дитя. — Шевелится. А ну, прислушайся, — заставляет меня.

Прислоняю ухо. Сначала ничего не слышу. Так, словно кто-то дышит: легонько, как ребенок во сне.

— Слышишь? — спрашивает дед.

Молчу. Боюсь спугнуть это прекрасное мгновение.

— Слышишь? — спрашивает громче.

— Слышу! — глубоко вздыхаю.

— Еге… — радуется дед и начинает потихоньку раскапывать землю.

Под его руками она вздохнула, зашевелилась. И вскоре лунки заслезились. Сначала мутно, а потом чистейшей водой. И уже виднелся в ней кусок неба со взбитым до белой пены облаком. Потом и деревья послали на водопой легкие тени.

— Будем крестить наше дитя? — спрашивает.

Это он криничку так называет. Стаскивает с ног сапоги и садится на пень.

— А как ее назовем? — спрашиваю. Потому что дед каждому своему колодцу и родничку еще и имя давал.

— Называй ты.

И я вдруг вспоминаю про соседскую девочку Марию. У нее точь-в-точь, как весенние родники, глубокие и чистые очи.

— Мария!

— Пусть будет Мария, — соглашается дед и вытаскивает из бесаг 1 1 Переметная сумка. граненый стакан. Раскладывает перед собой хлеб, сало, и, опьяненные счастьем весеннего света, долго сидим возле родившейся только что кринички — не один прохожий в жару напьется из нее, наверное, незлым словом вспомнит дедовы руки и щедрое сердце.

Под вечер дед ведет меня в село. Идем мимо леса, и когда выбегают нам навстречу из села первые хаты, дед вдруг останавливается. Оборачивается к лесу, трет лоб, словно забыл что-то там, и говорит:

— Иди, уже сам дойдешь до хаты, а я себе в лес вернусь. Еще прошлой осенью приметил одно местечко. Кажется мне, там должна быть криница со сладкой водой.

И возвращается. Стою на распутье. Печальными глазами смотрю, как он поднимается по горе к лесу.

Солнце красным яблоком падает с голубого небесного дерева. Седеют сумерки, гора достигает окоема. И дед несет на плечах ту угасающую грань, где небо к земле припадает. Несет медленно, утомленно, как честно заработанный тяжелый сноп…

Переметная сумка.