Александр Пушкин - Замечания о бунте

Вылазка сделана 9 марта на рассвете таким образом, что до света солдаты переправились из ретраншемента чрез ров, а когда показался свет, подошли к завалам с тихостию и нечаянно на оные ударили; однако встречены были сильными неприятельскими пикетами, всеместные завалы и перегородки препятствовали идти далее; ибо проходы столько были тесны, что должно проходить по одному только человеку в ряд и подвергаться выстрелам бунтовщиков, которые ежеминутно от тревоги умножались. В сие время солдаты, находясь в открытом месте, терпели немалый урон, и как не было ни малейшей возможности проникнуть далее и зажечь строения, или батареи, то они и принуждены возвратиться в ретраншемент. Отступление их представляло жалостнейшее позорище: каждый бежал, сколько мог, и офицеры не могли их привести в порядок; ибо не было безопасного места, где бы они могли собраться. Бунтовщики, увидя отступление, открыли жестокую стрельбу, обращая выстрелы к тому месту, где были толпы солдат. Надлежало всем бежать порознь: те, которые не так далеко зашли и не были ранены, возвратились счастливо в ретраншемент; раненые и зашедшие вперед отстали. На них обратил неприятель всю свою свирепость: иные были захвачены на самых переходах чрез завал, другие на тех дворах, где были для зажигательства, а многие застрелены при отступлении; но всего чувствительнее было видеть, как злодеи, смешавшись с солдатами по сю сторону завалов, иных таскали в плен, а раненых, падавших от бессилия, варварски кололи; некоторых же рубили топорами, таская за волосы, и отсекая прочь головы. Чтобы дать помощь сим страждущим, надобно было иметь не менее 300 человек; но такого числа взять было негде, и при том не столько могли бы избавить от смерти, сколько бы вновь потерять.

Никогда с таким уроном люди наши не возвращались с вылазки. Одних убитых было до 30 человек, да раненых около 80, из коих некоторые того ж самого дня, а другие в скорости и померли. Польза вылазки не соответствовала столь важному урону: удалось сжечь одну батарею, что из Чаганской башни строилась, и несколько дворов. Солдаты до высокой батареи не были далеко допущены, а до подкопу, откуда оный вели, еще далее. Словом сказать, почти ничего не сделано, что предполагалось, кроме взятья трех пленных, которые объявили, что в городке на пикетах находится более 1000 человек; подкопы ведут с двух сторон; имеют намерение начать и третий; рытый же со стороны высокой батареи приходит к окончанию, да и намерены провести оный в два места, один под стоящие на том фасе пушки, а другой под камору, в которой живет комендант с офицерами, дабы истребя начальников, удобнее напасть на солдат. Сказывали еще, что Пугачева ожидают ежедневно, и для того все работы спешат кончить к его приезду; а о приближении к крепости помощи ничего не слыхали. Такие вести привели гарнизон в уныние: единственное спасение оставалось в скором прибытии помощи. Провианта было по самой скудной пропорции не более, как дней на 10; надлежало оную еще умалить; лазареты наполнились больными и ранеными, а фасы и другие посты обезлюдели; земляная работа прибавилась, ибо положено комендантскую камору со стороны неприятеля обрыть рвом, дабы предохранить ее от подкопа; около нее и в ней беспрестанно пробовали землю длинными буравами, нет ли где пустоты, от подкопа происшедшей; многим казалось, что дрожит уже пол, по каковой причине иные в каморе и ночевать не решались. Как быть? смерть страшит всякого: были такие, которые, во ожидании близкой смерти, хотя и облеклись в благочестие, но оставить свет страшились не менее других.

После сего завалы укреплены были бунтовщиками так, что ни в одном месте от крепости не было к ним доступу. На сей конец, сверх бывших везде бойниц, прорубили пушечные амбразуры, поставя пушки, а на место сгоревшей батареи сделали на самом яру Старицы новую. Между тем в крепости, опасаясь взрыва подкопов, почти все ночи не спали: половина людей была всегда в ружье, а другой позволялось дремать сидя, холод и голод приводили нас в отчаяние, которое с каждым днем умножалось. Наступил праздник благовещения, а помощи ни откуда не было. Голод, переносимый доселе с твердостию, сделался тягостен, особливо женщинам, которых число с малыми детьми простиралось до 100; фунт толчи продавали уже по 70 коп., муки по полтине, овса по 25 коп., да и того в продажу недоставало. Многие начали просить о выпуске в городок, что по необходимости и было позволено; бунтовщики однако же на то не согласились, требуя, чтобы все колодники были им выданы; но осажденные сие отвергнули, дабы не умножить освобождением оных число своих неприятелей, которые, вознамерившись крепость принудить к сдаче голодом, и после сего могли найти к принятию вышедших из крепости новые препятствия. Женщины, быв продержаны одну ночь под караулом, прогнаны были бунтовщиками обратно в крепость. С сего времени начались бедствия наши; солдатам стали выдавать в сутки только по четверти фунта муки, что составит десятую часть обыкновенной порции; такою малостию, без крупы и соли, можно ли было питать себя? и вот каким образом они приготовляли себе пищу: сваря артельный котел воды, когда она вскипит ключем, бросали туда пригоршни муки, от чего вода только что побелеет, тогда каждый, научив свою порцию в чашку, пил, и должен тем остаться довольным; можно сказать, что они питались одною горячею водою. При таком бедствии вспомнили, что в начале осады, месяца за три до сего, брошены на лед убитые лошади, которые и были съедены собаками; принялись за них, и голодные люди с жадностию глодали кости, оставленные собаками, разваривая их раза по два в баламыках. На ближних к ретраншементу квартирах содержались саповатые лошади, во время бывшего пожара вместе с дворами потом сгоревшие, и тех употребили в пищу, не взирая на великой от них смрад. Наконец и сия провизия истощилась и заставила изобретать новые к пропитанию способы: некоторые усмотрели в речном яру глину, которая по отменной мягкости не хрустела на зубах; попробовали положить ее в кипяток и, сваря на подобие киселя или жидкой каши, по необходимости нашли способною к употреблению; первым опытам последовали другие, и наконец редкой уже остался, кто бы не ел землю сию. Это была последняя степень крайности! Может быть ныне не станут тому и верить, однако все сие есть истина и может подтвердиться многими свидетелями.