Ричард Райт - Черный

- Мама, а я совсем ничего не чувствую, - честно покаялся я ей.

- Не огорчайся, это придет потом, - пыталась успокоить меня мать.

Признался я и мальчишкам, и они тоже сказали, что ничего особенного не чувствуют.

- А, ладно, главное - это стать членом братства, - говорили они.

И вот воскресенье, день нашего крещения. Я надел лучшее, что у меня было, и, обливаясь потом, явился в церковь. Кандидатов в члены общины толпой погнали слушать проповедь, в которой путь спасения был расписан от рождения до смерти. Потом нам велели пройти к алтарю и там выстроили. Облаченный в белую рясу проповедник опустил веточку в огромную чашу с водой и помахал над головой первого обращенного.

- Крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, - звучным голосом произнес он, помавая мокрой веткой. По лицу мальчишки поползли капли.

Он переходил от одного к другому, каждый раз окуная ветку в чашу. Наступил мой черед - как же глупо и неловко я себя чувствовал, как мне хотелось крикнуть ему: "Перестаньте! Ведь это же шарлатанство!" Но я молчал. Мокрая ветка помоталась над моей головой, обрызгав лицо и рубашку, несколько капель упало за ворот, они поползли по спине, как козявки. Меня стало передергивать, я еле сдержался. Но вот и конец. Мне стало легче. Проповедник тряс ветку уже над головой следующего обращенного. Я глубоко вздохнул. Все, крещение мое свершилось.

Даже после того, как религиозное братство "дало мне свою правую руку", я продолжал изнывать в воскресной школе от скуки. По сравнению с журнальным чтивом, от которого кровь стыла в жилах, библейские предания казались такими пресными, тягучими. Не один я так думал - многие засыпали в воскресной школе. Наконец самый смелый из нас заявил, что нас просто надули, и мы стали со спокойной совестью прогуливать занятия.

В самом конце весны с матерью случился еще один удар. И снова я глядел, как она мучается, слушал ее стоны и ничем не мог ей помочь. Ночи напролет я лежал без сна, вспоминая свое детство в Арканзасе, событие за событием, эпизод за эпизодом восстанавливал мамину жизнь, пытался понять, почему же на ее долю выпало столько незаслуженных страданий, и меня охватывал ужас, какого я никогда не испытывал даже в церкви. Ответа мой ум не находил, но принять эту жизнь я не мог, во мне поднимался протест.

В доме произошла еще одна перемена. Мы сильно нуждались, и бабушка с тетей Эдди решили, что дом наш для нас слишком велик, и поселили наверху дядю Тома с семьей - пусть он платит нам хоть сколько-нибудь. Столовую и гостиную превратили в спальни и впервые за все время почувствовали, что у нас стало тесно. Мы начали раздражать друг друга. Дядя Том тридцать лет учительствовал по разным городишкам и, поселившись под одной крышей со мной, принялся втолковывать мне, как неправильно я живу. Я его поучений не слушал, а он возмущался.

По утрам меня будил грохот кастрюль и сковородок в кухне - это завтракала семья дяди Тома. Однажды я проснулся от того, что он тихо, но настойчиво звал меня.

Я разлепил веки и увидел за приоткрытой дверью кухни смутное пятно его лица.

- Сколько на твоих? - послышалось мне.

- А? Чего? - пробормотал я спросонок.

- Сколько на твоих часах? - повторил он.

Я приподнялся и глянул на стул возле кровати, где лежали мои купленные за доллар часы.

- Восемнадцать минут шестого, - пробормотал я.

- Восемнадцать минут шестого? - переспросил он.

- Да, сэр.

- А часы точные? - не унимался он.

Я устал вчера как собака, не выспался, еще раз глядеть на часы не хотелось, тем более что я сказал ему время более или менее правильное.

- Точные, точные, - ответил я, зарываясь головой в подушку. - Если опаздывают или спешат, так самую малость.

Наступила тишина. "Ушел", - подумал я.

- Что, что ты сказал?! А ну-ка объясни! - раздался злобный крик.

Я сел на постели и захлопал глазами, стараясь разглядеть в полутьме выражение его лица.

- А чего тут объяснять? - удивленно спросил я. - Все и так ясней ясного. - Неужели я неправильно сказал ему время? Я еще раз посмотрел на часы. - Сейчас уже двадцать минут шестого.

- Ах ты, черномазый нахал! - рявкнул он.

Я сбросил одеяло, сообразив, что дело плохо.

- Чего ты разозлился-то? - спросил я.

- В жизни не встречал такого наглеца, такого хама, - брызгая слюной, визжал он.

Я спустил ноги на пол, не сводя с него глаз.

- Почему ты ругаешься? - спросил я. - Ты спросил у меня время, я ответил - что тебе еще?

- "Если опаздывают или спешат, так самую малость", - злобно передразнил он меня. - Я тридцать лет проработал в школе, и никто никогда мне так не дерзил.