Алитет Немтушкин - Мне снятся гаги

Второй день не слезали с учугов Кинкэ, Амарча и Кумонда. Меняли их, но с каждым новым поворотом широкой тропы олени все тяжелее и тяжелее переставляли ноги. И сами мужчины еле-еле держались в седлах. Когда же успели беглецы так ходко уйти от Суринне? Нигде нет примет их близкого присутствия. Не на крыльях же они уходят? Им же труднее.

Гонят тысячные стада, на оленях везут все свое добро, едут женщины, старики, дети. Попадаются отставшие, отбившиеся телята, важенки, но людей нет. Сильно, видно, торопятся, хотят выйти к тундре, где вольготнее оленям, и затеряться можно меж многочисленных озер.

Понукает впереди своего учуга Кинкэ, за ним тянется Амарча, сзади — Кумонда. Его олени устали, вот-вот упадут и не поднимутся. Не выдерживает Кумонда, кричит брату:

— Кинкэ, пусть отдохнут олени!

— Подожди, еще один поворот…

— Не могу, я сам падаю…

— Подожди, еще поворот…

Солнце покатилось к закату. Да, надо бы отдохнуть, упасть вместе с оленями меж мшистых кочек, да нос Кинкэ учуял дым. Не разучился еще, значит.

Встряхнулись Амарча и Кумонда, вглядываются в дальний лес, темнеющий вдалеке, спрыгнули с оленей. Теперь можно дать отдохнуть им, а самим размять ноги. Пошагали. Догнать догнали, только разговор каким будет. Захотят ли разговаривать с ними по-доброму, а может, как в старину, возьмут в руки ружья?

— Вон люди! — раздался испуганный женский голос, и на стоянке, как в день прилета железной птицы, поднялся переполох. — Погоня! Они нас догнали!..

Теперь надо держаться смело. Прошло волнение, и сердце будто унялось, перестало биться подстреленной птицей. Кинкэ твердо зашагал к кострам, за ним шли Амарча и Кумонда. Не обращая внимания на крики женщин, на схвативших ружья и рогатины мужчин, Кинкэ прошел к костру Майгунчи.

— Далеко ли путь держите? Что это вы людей стали бояться?

Не твое дело, щенок! Тайга велика, вот и решили посмотреть новые места!

— Чего же тогда, как воры, убегаете?

— Проваливайте! Мы не хотим больше жить с вами в одной тайге, вот и уходим. Живите по новым порядкам, а мы не желаем!

— Ты, Майгунча, можешь и уходить. Тебя никто не будет задерживать, а пастухи с оленями останутся!

— Оленей захотели? Нате, — Майгунча, схватив из костра головешку, с силой кинул в Кинкэ. Тот увернулся. — Вы не эвенки! Вы разбойники!.. Люди, вяжите их, сейчас я им покажу оленей! — Майгунча проворно вскочил, подбежал к дереву, где была приставлена его рогатина.

— Убивают! — закричали женщины.

На Кинкэ бросился сын Майгунчи, но от подножки Амарчи растянулся на земле, разбросав в стороны руки. На Кинкэ и Кумонду молча бросились еще мужчины, свалили их с ног.

Амарча в прыжке схватил одного за шиворот и потянул к себе.

В это время снова раздался дикий женский крик:

— Убивают!

Амарча оглянулся: к нему с красными, налитыми злобой глазами, с пальмой-рогатиной в руках летел Майгунча. Амарча присел, нагнул голову, и удар страшной силы в затылок обухом пальмы повалил его на землю. Он успел только поразиться, что так приятно пахнуло багульником, и потом все куда-то ушло, померкло…

Амарча не видел и не слышал, как, крича, подскочили к Майгунче трое пастухов, повалили его на землю и, отняв пальму, бросились на выручку Кинкэ и Кумонде…

Он очнулся от голоса Кинкэ. Тот тряс его:

— Амарча! Амарча!

Амарча Чемда зашевелился и приподнял голову. Что-то мешало ему увидеть людей, солнце. Кинкэ перевернул его. Кто-то охнул: кровяные глаза невидяще смотрели в небо.

— Почему темно?

Амарче никто не ответил…

Первый суглан… Нет такой плашки, которая могла бы придавить память, заставить забыть. С тех времен бабушка Эки как могла помогала Бали. Он был другом ее сыновей. Не его вина, что не может следить зверьков, что забыл, как кидают маут.

— Эх… Хэ!

Снег… Снег… Сколько уж дней падает снег… Белый-белый, мягкий — все деревья укутались в эти заячьи одеяла, голыми остались только ноги. Но начнут свои игры ветер и вьюга, и стволы деревьев до колен будут в снегу. Тепло им будет, до самой весны можно дремать. Зайцы попробовали размять свои ноги. Прыг… прыг — оставили глубокие лунки, не понравилось — вязнут ноги. Белка тоже разленилась, так, нехотя прошлась, глухари не падают в снежный пух — рано еще. Тепло в тайге.

Кружится снег… Каждый день куропачий след бабушки Эки тянется в лес, туда, где она и еще несколько женщин и стариков латают старую изгородь. Подрубают молодые лиственницы, сосенки, ели, березки, а потом длинными шестами валят деревца на землю, кладут перекрестно их, сооружают завалы. Не изгородь — одно название, хорошему оленю ничего не стоит перелететь ее, но хоть плохонькую и то надо, все ж оленю преграда. В этот загон будут отделять транспортных оленей.