Жюль Ренар - Дневник (1887-1910)

* Какой прекрасной показалась бы мне жизнь, если бы я, вместо того чтобы жить, смотрел, как живут Другие.

6 января. Гитри читает мне "Тартюфа". Прекраснейшая сцена, когда Оргон умоляет Тартюфа остаться наперекор Дамису, и Тартюф лицемерно делает свою последнюю ставку! Вот она, подлинная борьба за существование.

У Гитри красные глаза, и меня охватывает волнение, способное... обескуражить.

2 февраля. Я немножко пьян: голова у меня, как верхушки дерева, качается на ветру.

* Лира Аполлона.

Какого Аполлона? Какая лира?

* Следует прощать талантливым актрисам их капризы, ибо бедные, лишенные таланта дамы капризничают не меньше.

* Проект - это черновик будущего. Иной раз будущее требует сотни черновиков.

5 февраля. Ненавижу критиков - рабов своего независимого ума, которые, превознося до небес первую книгу писателя, считают себя обязанными разнести вторую и хранят для друзей свои самые ядовитые суждения.

Я был бы не злым, но зато пристрастным критиком. Я руководствовался бы своим собственным вкусом, который меньше всего можно считать безупречным. Никаких теорий, никаких систем. Хорошая книга - это та, которая мне нравится. А там уж ваше дело!

Однако я заявляю, что у меня имеется моральная точка зрения: чистота души; а с точки зрения литературной: чистота стиля.

Есть у меня также точка зрения социальная, но ею я дорожу меньше. Я с радостью говорил бы о книгах, доступных народу. Народ любит читать гораздо больше, чем полагают. Я советовался бы с Филиппом.

Симпатии тоже имеют свои права. Трудно представить себе, что книга Капюса или Бернара могла бы мне не понравиться.

Читал бы я не для того, чтобы наводить критику, а для собственного удовольствия. Если бы мне представилось, что мои четыре строчки помогут продать сто экземпляров книги, я, не ленясь, написал бы целых двадцать.

Я часто цитировал бы других. Я говорил бы: это хорошо, а вот это плохо, не стараясь объяснить, чем именно, во-первых, потому, что это завело бы нас слишком далеко, а во-вторых, потому, что сплошь и рядом я сам не знаю.

Придется верить мне на слово: это уж обязательно.

11 февраля. Знаю, что литература не может прокормить литератора. К счастью, я не особенно голоден.

* Каждое мгновение мне приходится давить, душить лисицу зависти, которая рвет мои внутренности.

* Ненавижу рифмы, особенно в прозе.

12 февраля. Одна из тех дам, которые хотят блистать в первых рядах, принимать у себя писателей. Они приглашают писателей к обеду. Те отказываются. Но дамы быстро утешаются: отказ - тот же автограф.

15 февраля. Сон. Дортуар. Я сплю на одной постели, она на соседней. Я говорю ей: "Идите сюда!" Она приходит. Сначала я прижимаю ее к себе и чувствую ее всю под рубашкой. Потом осмеливаюсь протянуть руку, провожу ладонью по ее нежной коже, касаюсь крепкой груди и покрываю поцелуями ее лицо. Когда я отрываю губы от ее губ, я вижу, что в ногах постели стоит классный надзиратель и смотрит на нас сурово и уныло. Она бежит к себе на постель. Я прячусь под одеяло. Конец.

Утром я проснулся с чувством нежной признательности, трепеща, как дерево, которое всю ночь простояло в лунном сиянии.

19 февраля. Личное! Личное! Ну и что же? Вы вправе ополчаться на мое "я", но не на ту искренность, с которой я о себе говорю, ибо, будь мое "я" Цезарем, вы задохнулись бы от восторга.

20 февраля. У Саша Гитри... Рассказываем друг другу различные истории.

Мальчик-савояр приходит в колбасную, держа под мышкой дешевенькую скрипку, покупает кусочек колбасы и, когда приходит время платить, говорит, что у него нет денег, что сейчас он пойдет их достанет, если хозяин согласится взять скрипку в залог: самая плохонькая скрипка, во всяком случае, стоит кусочка колбасы. Договорились. Через несколько минут в колбасную входит шикарный господин, тоже делает покупку, и вдруг замечает скрипку и пристально к ней присматривается. "Но ведь это Страдиварий, говорит он. - Даю за нее пять тысяч франков". Удивленный колбасник объясняет, как попала к нему скрипка. "Ладно, - говорит господин, - скрипач вернется, купите у него скрипку, а потом я зайду за ней и заплачу, как условлено". Савояр возвращается. Хозяин дает ему пятьсот франков, за которые он получит пять тысяч. Но шикарный господин не пришел.

23 февраля. Катюль Мендес написал Кларти: "Если мне не пришлют билеты на первое представление, я не напишу ни слова о "Бургграфах". В связи с этим Кларти вспоминает: в 1870 году какого-то журналиста не захотели пропустить через аванпосты. "Ах, так! - воскликнул он. - В таком случае мы не будем писать о войне".