Жюль Ренар - Дневник (1887-1910)

Каждый год там избирают нового Иисуса Христа. Первого попавшегося, но в течение целого года все жители обязаны ему поклоняться.

* Запомни, только тогда ты сделаешь действительные успехи, когда потеряешь охоту доказывать, что ты талантлив.

7 февраля. Офицер. Только потому, что в его распоряжении имеется рота солдат, он воображает, что держит в руках судьбы людей.

* Остерегайся приятного чувства, наступающего после работы: оно мешает продолжать.

10 февраля. Барбюс, который после появления своего сборника "Плакальщицы" вскинул голову, как Ламартин, сообщает мне, что сотрудничает в "Эко де Пари". Он ведает разделом знаменательных дат. Он перелопатил весь справочник Боттена. Собрал рукописей на год вперед. Время от времени предлагает им свои темы.

- Какой же вы высокий! - говорю я ему. - К счастью, мне вы оставляете тротуар. Так мне легче говорить с вами.

Суза, Моклэр добиваются своего, оба ищут хоть дырочку, хоть маленький уголочек и при очередном отказе соглашаются, чтобы уголок был еще меньше.

У Барбюса сохранились еще кое-какие иллюзии насчет "Театр Франсэ". Он написал одноактную пьесу в стихах, которую порекомендует Мендес.

- Если пьесу примут, вам придется ждать три года,- говорю ему я. Пусть лучше ее сыграют в любом театре, лишь бы сразу.

- Но тогда не будет такого резонанса.

* "Буколики". Тут и там отдельные травинки зеленее остальных, как будто под воздействием сильного душевного волнения.

24 февраля. - Виктор Гюго написал "Рюи Бласа" в девятнадцать дней, говорит Бернар.

- Да, но он не написал бы и одной главы "Характеров".

В этом разница между прекрасным, даже высоким, и тем, что совершенно. Совершенное всегда в какой-то мере посредственно.

7 марта. Вчера вечером слушал, как Ростан читал свою "Самаритянку". Великолепный чтец. Стихи миленькие-миленькие. Самаритянка весьма самобытна, а Иисус Христос напоминает фигуру Христа у Виктора Гюго в "Конце Сатаны". Я, не насилуя себя, говорю Ростану, что он великий поэт, подобно Мюссе, Готье, Банвилю, что он сильнее всех современных поэтов и я хотел бы быть в прозе таким, каков он в поэзии. Словом, я восхищаюсь с полной гарантией и уверен, что не ошибся. Иной раз, восхищаясь, делаешь над собой усилие, и оно близко к сомнениям. Ростан, немного бледный, говорит: "Да, получилось забавно!" И вид у него счастливый.

- Я предпочитаю "Сирано де Бержерака", которого сейчас пишу, - говорит он.

Еще бы!

26 марта. Быть Пастером в литературе.

2 апреля. Они не угадывали во мне эмоциональную сторону. "Паразит", "Рыжик" были для них просто жестокими. Понадобилась "Радость разрыва", то есть эмоции, выставленные напоказ.

3 апреля. Еще несколько лет, и я буду полон иллюзий.

8 апреля. Конечно, всем им хотелось бы быть гениями, но они предпочитают зарабатывать свои пятьсот франков в месяц.

* Надо быть точным беспредельно. До романтизма.

9 апреля. Елки в лесу стоят в стороне, кучкой, как попы.

10 апреля. Вчера вечером у госпожи де Луан сеанс рентгена.

...Сара Бернар прикрывает свои маленькие, как у ламы, глаза и делает вид, что не замечает меня. Решительно, эта великая артистка становится мне несносна, как и все общество. Я даже господа бога мог бы полюбить только при условии, что он будет скромным и простым. И потом, она слишком наслаждается жизнью, чтобы иметь время почувствовать что-нибудь или поразмыслить. Она глотает жизнь. Какое неприятное обжорство!

Рентгеновские лучи - детская забава. Похоже на примитивные химические опыты моего преподавателя Ратисбона. Куда им до солнечных лучей! За экран ставят ящики, руки, чучела животных, живую собачонку, голову, человеческую грудь. Лучше всего видны пуговицы на манжетах.

Да, да! Оказывается, в человеке самое важное - пуговицы на манжетах.

Просвечивали руку Сары Бернар. Она пять минут неподвижно стояла на коленях и даже тут осталась великой артисткой.

Я предпочел бы до конца своих дней читать одни стихи, только бы не видеть больше эти скелеты из Театра Ужасов.

Но зачем я хожу в общество?

Если для того, чтобы развлекаться, - странное это развлечение! Если для того, чтобы записывать, то записывать здесь нечего! Эти люди опустошены до дна, одни - делами, другие - писанием, третьи - своим искусством. Они бывают в свете, чтобы провести время до того часа, когда можно будет лечь спать. Ни одного забавного слова. Они оставляют свои страсти, свой ум за дверьми. Малейший намек на проявление индивидуальности убил бы на месте этого кандидата в академики или в кавалеры Почетного легиона. Они это знают и стушевываются. Они стараются, чтобы их зевки были приняты за улыбку.