Франсуаза Саган: Ангел-хранитель

-- Спокойной ночи, Льюис.

-- Спокойной ночи, --сказал он мягко. --Спокойной ночи, Дороти Сеймур.

Я тихонько прикрыла дверь и спустилась на террасу. Чувствовала я себя до странности хорошо.

Глава третья

-- Слушай, ты хоть понимаешь, что я никогда не излечусь? Никогда не смогу излечиться?

-- От всего можно вылечиться.

-- Нет. Между мной и тобой существует что-то неумолимое, и ты это прекрасно чувствуешь. Ты... должна об этом знать. Не можешь не знать.

Я прервала эту странную беседу, последний образчик моего творчества, и вопросительно взглянула на Льюиса. Он поднял брови, улыбнулся.

-- А вы верите, что существуют неумолимые вещи?

-- Речь не обо мне, а о Ференце Листе и о...

-- Но вы сами верите?

Я рассмеялась. Я знала, что жизнь иногда действительно представляется неумолимой и что от некоторых романов, как мне казалось, я никогда не смогу излечиться. И ничего, сижу себе в саду, мне сорок пять, я в отличном настроении и никого не люблю.

-- Верила когда-то. А вы?

-- Пока еще нет.

Он прикрыл глаза. Мы понемногу начинали говорить-о нем, обо мне, о жизни. Когда я приходила со студии, Льюис спускался из своей комнаты, опираясь на костыли, вытягивался в кожаном кресле, и, попивая виски, мы смотрели как опускается вечер. Возвращаясь, я была рада снова его увидеть, такого спокойного, странного, одновременно веселого и испуганного, как неизвестный зверек. Рада, но не более того. Я ни в коей мере не была влюблена и, что интересно, при других обстоятельствах его красота могла бы вызвать у меня испуг, даже отвращение. Сама не знаю почему-просто он слишком уж стройный, изящный, совершенный. Отнюдь не женоподобный, он тем не менее заставлял меня вспоминать о касте, описанной Прустом: его волосы походили на перышки, кожа- на ткань. Одним словом, в нем не было ничего похожего на ту детскую грубость, которая меня привлекала в мужчинах. Я спрашивала себя, бреется ли он, нужно ли ему это.

Как выяснилось, он родился в североамериканской пуританской семье. Немного поучившись, ушел бродить по стране, по дороге перепробовал кучу профессий и остановился в Сан-Франциско. Встреча с такими же бродягами, слишком большая доза ЛСД, драка, поворот машины-и он оказался здесь, у меня дома. Когда поправится, уйдет, сам не знает куда. А пока мы говорили о его жизни, об искусстве-он был достаточно образован, несмотря на свои неслыханные суждения. Короче говоря, в глазах окружающих наши отношения выглядели самыми пристойными и самыми нелепыми из всех возможных отношений между двумя человеческими существами. Но если Льюис меня постоянно расспрашивал о моих прошлых романах, то о своих не говорил ни слова, и это казалось единственно странным и наиболее опасным в мальчике его возраста.

Он говорил о мужчинах или о женщинах как о неких отвлеченных, безликих понятиях. И мне казалось почти непристойным в мои-то годы испытывать такую нежность и такие волнующе-смутные воспоминания при слове "мужчины".

-- Когда у вас появилось это ощущение неумолимости? --спросил Льюис. --Когда ушел ваш первый муж?

-- Господи, да нет конечно! В тот момент я испытала скорее облегчение. Вы только представьте- абстрактная живопись круглые сутки, круглые сутки. А вот когда ушел Фрэнк, тогда да, тогда чувствовала себя загнанным зверем.

-- Кто такой Фрэнк? Ваш второй?

-- Да, второй. В нем, конечно, не было ничего выдающегося, но он был таким веселым, таким нежным, таким счастливым.

-- Он вас бросил?

-- Его подцепила Луэлла Шримп.

Он с интересом поднял брови.

-- Вы хоть слышали о такой актрисе-Луэлле Шримп?

Льюис сделал обидевший меня непонятный жест, но я сдержалась.

-- Короче, Фрэнк был соблазнен, очарован и бросил меня, чтобы на ней жениться. Вот тогда, как Мари Д'Агу, я подумала, что уже никогда не излечусь. Я так думала целый год. Вам это кажется странным?

-- Нет. И что же с ним стало?

-- Через два года Луэлла подцепила другого, а его бросила. Он снял три дурацких фильма и запил. Таков финал.

Возникло молчание. Потом Льюис тихонько застонал и попытался встать с кресла. Я встревожилась:

-- Вам нехорошо?

-- Очень больно. Мне кажется, я никогда не смогу встать на ноги.

Я на секунду представила, как здесь навечно поселится бедный больной Льюис, и, как ни странно, эта мысль не показалась мне ни абсурдной, ни неприятной. Может быть, я уже достигла того возраста, когда человек должен взвалить на себя какую-нибудь ношу. В конце концов я бы чувствовала себя нужной и спокойно ее несла.