Мигель Сервантес - Галaтeя

Как перед солнцем - звезды и луна.

Она была всего прекрасней в мире,

В блистающем убранстве, как заря,

Что расцветает в лучезарной шири,

Алмазами и перлами горя,

Которым равных нет ни на порфире,

Ни на венце сильнейшего царя.

И все искусства - не было сомненья!

Узнал я в нимфах, шедших рядом с ней,

Науки, что постигли все явленья,

Все тайны суши, неба и морей.

И что ж? Они восторг и восхваленья

Лишь ей несли, молились только ей.

Их все народы мира прославляют,

Меж тем для них царица - лишь она,

И потому стократ обожествляют

Ее одну земные племена.

Моря пред нею тайны раскрывают,

Пред нею сущность рек обнажена.

Ей зримы трав целительные соки,

И свойства всех кореньев и камней.

Святой любви ей ведом жар высокий

И бешенство губительных страстей.

От глаз ее не скроются пороки,

И добродетель все вверяет ей.

И ей доступен весь простор вселенной,

У звезд и солнца тайн пред нею нет.

Ей ход судеб известен сокровенный,

Влияние созвездий и планет.

В ее границах строй их неизменный,

А ей ни меры, ни предела нет.

Немалого исполнясь удивленья,

Крылатого спросил я болтуна:

"И я готов ей возносить моленья,

Но просвети мой разум: кто она?

Земного ли она происхожденья

Иль, может быть, на небе рождена?"

Бог отвечал: "Вопрос непостижимый!

Глупец, ты с нею связан столько лет

И сам же не узнал своей любимой!

Ты не узнал Поэзию, поэт!"

"Ее не знав, я создал образ мнимый

Моей богини, - молвил я в ответ,

Ее увидеть сердце порывалось,

Я думал, что Поэзия бедна.

Она мне без нарядов рисовалась

Одетой безыскусно, как весна.

И в праздники и в будни одевалась.

Без всякого различия она".

"О нет, - сказал он, - ты судил неправо,

Нет, чистая поэзия всегда

Возвышенна, важна и величава,

И строгим целомудрием горда,

Великолепна, как ее держава,

Где бедности не сыщешь и следа.

И ей мерзка пронырливая стая

Продажных рифмоплетов и писак.

У этих есть владычица другая,

Своим жильем избравшая кабак.

Завистливая, жадная, пустая,

Она напялит шутовской колпак

Да бегает на свадьбы и крестины,

В ней росту - фут, не более того.

Башка - пуста, зато уж руки длинны.

Сказать она не может ничего.

А уж когда почует запах винный

И Бахуса увидит торжество,

Выблевывает пьяные куплеты,

Навозом весь забрасывает мир.

Но только первой молятся поэты,

И лишь она камен зовет на пир.

Она - краса и гордость всей планеты,

Она - богиня вдохновенных лир.

Она мудрее, чище, совершенней,

Прекрасней и возвышенней всего.

Божественных и нравственных учений

В ней нераздельно слито существо.

Ее советам чутко внемлет гений

И строг и чист высокий стиль его.

Она повелевает всей вселенной,

С ней робкий - смел, и с нею трус - герой,

Она вселяет кротость в дух надменный,

Спешит туда, где пламенеет бой,

Бросает клич - и враг бежит, смятенный,

И кончен поединок роковой.

Ей отдал соловей свои рулады,

Пастух - свирель, журчание - поток,

Свой траур - смерть, любовь - свои услады,

Ей Тибар отдал золотой песок,

Милан - свои роскошные наряды,

Алмазы - Юг и пряности - Восток.

Она умеет видеть суть явлений

И там, где для мудрейшего темно.

Прославлен ум, увенчан ею гений,

А льстит она и тонко и умно.

В торжественных эпических сказаньях

Воспеты ею мудрый и герой.

Для чувств она в сердечных излияньях

Находит нежный и высокий строй.

Божественна во всех своих созданьях,

Она сердца пленяет красотой.

Добавление к "Парнасу"

После столь длительного путешествия я несколько дней отдыхал, и наконец вздумалось мне людей посмотреть и себя показать, выслушать приветствия друзей и, кстати, заметить на себе косые взгляды врагов, ибо хотя я ни с кем как будто не враждовал, однако вряд ли мне удалось избежать общей участи. Когда же я однажды утром вышел из монастыря Аточа, ко мне приблизился вылощенный, расфуфыренный, шуршащий шелками юнец лет двадцати четырех или около того; он поразил меня своим воротником , таким огромным и до того туго накрахмаленным, что, дабы поддерживать его, казалось, нужны были плечи второго Атланта. Под стать воротнику были гладкие манжеты: начинаясь у самых запястий, они взбирались и карабкались вверх по руке, словно для того, чтобы взять приступом подбородок. Не столь ретиво тянется обвивающий каменную стену плющ от подножья к зубцам, сколь сильно было стремление этих манжет, растолкав локтями локти, пробить себе дорогу вверх. Словом, голова юнца утопала в гигантском воротнике, а руки - в гигантских манжетах. И вот этот-то самый юнец, подойдя ко мне, важным и уверенным тоном спросил: