Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими

Отец пришел в страшное волнение.

- А что это за свет вокруг него? Господин Пертс развел руками.

- И по сей день я не нахожу объяснения. Когда я почувствовал, что пелена газа должна уже быть на уровне метра от земли, он вдруг погас.

- Естественно, - резко сказал отец, - король же лежал на самом верху, и теперь газ добрался до него. Когда погасло свечение, он как раз и умер.

- Верно, - согласился господин Пертс, - именно так я понял. Впрочем, я сразу же подошел к этой пирамиде, чтобы разыскать хотя бы его труп, но это оказалось невозможно, все они были серые, как одна. Ах, что я хотел вас спросить - не скажете ли вы мне, который час?

Отец взглянул на часы.

- Скоро пять.

- О, господи, - воскликнул господин Пертс, - это время...

Отец вдруг развеселился.

- Я понимаю, - сказал он, - сейчас уже поздно, чтобы...

Господин Пертс встал. Да, он опасается... Господин Пертс принялся натягивать замшевые перчатки. Уже смеркается, а в такой скрупулезной работе дневной свет просто необходим.

- Ну конечно, - предупредительно сказал отец, - само собой разумеется.

Господин Пертс заявил, что отец может позвонить ему в любой момент, когда захочет, чтобы эта процедура была выполнена, он, господин Пертс, всегда к его услугам.

- Вы очень любезны, - отозвался отец, - я непременно этим воспользуюсь.

Он открыл господину Пертсу дверь, и тот вышел. Отец отпер еще и дверь квартиры, они раскланялись, я тоже отвесил ему поклон, господин Пертс надел шляпу, и мы услышали, как он идет вниз по лестнице.

Отец вытер лоб.

- Боже милостивый, - проговорил он, - ты видел его глаза?

- Его глаза? - спросил я.

- Да, его глаза.

Я уже открыл рот, чтобы спросить: "а какие такие у него глаза?", но тут на улице грянул марш.

Мы выглянули в окно и поняли, что музыка раздается из громкоговорителя, установленного на крыше частного автомобиля.

И вдруг музыка оборвалась, и едва машина - медленно тронулась с места, как из громкоговорителя донесся грустный голос:

Так бейте, люди, с этих пор

Всю нечисть мразную в упор,

Как Пертс - известный клопомор!

ЗМЕИ БЫЛИ ЕМУ МИЛЕЕ

Одним из добрых знакомых отца был господин Крузовски. На первый взгляд человек, каких много. Он носил толстые очки в узенькой золотой оправе. Его светочувствительная лысина была сплошь усыпана веснушками, голубизна водянистых глаз казалась точно выщелоченной, господин Крузовскй носил отливающие лиловым резиновые воротнички, а когда он мерз, то надевал линялый купальный халат, который он переделал в нечто вроде демисезонного полупальто.

Летом господин Крузовскй таскал за собою большущий бумажный мешок, а зимой - картонный чемоданчик. Встретить его без этих причиндалов означало бы, что он заболел.

Основным занятием господина Крузовскй было раз десять в году менять квартиру. Вернее, его хозяйки имели обыкновение отказывать ему от квартиры в первые же недели. Господин Крузовски был ученым. Само по себе это не было зазорно, но его ученой специальностью были ядовитые змеи, и притом господин Крузовски занимался не одной только теорией, нет, он был практиком. А это значит, что когда он куда-то переезжал, то вместе с ним в стеклянных ящиках с тропическими растениями переезжали и дюжины две, а то и три ядовитых змей. А уж о целой ферме белых мышей, которыми он кормил своих рептилий, и говорить не приходится.

Отец в свое время познакомился с господином Крузовски в городском лесу в Шпандау {Район Берлина.}.

- Все утро напролет, - рассказывал отец, - я диву давался - в лесу повсюду валялись выпитые куриные яйца, я пошел по этому следу и вышел на поляну. На поляне стоял огромный, как-то мягко шевелящийся бумажный мешок. А возле мешка сидел человек. Запрокинув голову и закрыв глаза, он пил сырое яйцо.

Это и был господин Крузовски.

Может быть, дело заключалось в том, что отец как раз в тот день повесил себе на грудь бинокль дяди Алучо, но так или иначе господин Крузовски усмотрел в нем вроде как единоверца, потому что он без обиняков пригласил отца присесть, а обнаружив все более очевидный интерес отца к шевелящемуся мешку, господин Крузовски аккуратно засучил рукав и со вздохом полез в него.

- Ты только представь себе, - говорил отец, - сосредоточенно прищурившись, чтобы лучше чувствовать, что нащупал, он долго с полным спокойствием роется в мешке и наконец выуживает одну за другой - и это среди множества резиновых воротничков, сырых яиц, черствых кусков обсыпного торта и свежевырытых шампиньонов - четырех только что пойманных черных гадюк, у которых, конечно, все их ядовитые зубы еще на месте, и гадюка, выставив их, мило улыбается господину Крузовски, когда он, схватив ее за голову, гордо держит перед собой.