Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими

Как только Кактее удалось избежать нападения этого карлика с дубиной?

И кто же повинен в поистине плачевном состоянии сапожника?

Я, конечно, ведь это я, расчувствовавшись, посоветовал поменять землю фиалкам.

Теперь не хватает, чтобы сапожница привела в исполнение угрозу, и тогда на моей совести появится, помимо прочего, еще и загубленная жизнь!

24 сентября. Нет, она избрала иной путь. Приснившись мне прошлой ночью во сне, дала понять, что лучшим выходом в создавшейся ситуации было бы, если бы я сам раздобыл теперь компост.

Я, Альбин, бабушкина надежда и гордость! - и воровать компост на кладбище! Одно ясно: у сапожницы ни малейшего чувства абсурда.

Смеркается; я сижу в уютном шлафроке, ловлю последние отблески догорающего дня и вспоминаю Кактею. Какой неприступной казалась она, когда была рядом, и как близка теперь, когда все бывшее кажется грезой! Похоже на то, что непроизвольное чувство прорывается лишь в разлуке. Ведь и у Бруно с Доротеей дело обстоит точно так же. А сколько тайн окружает Кактею! Будет ли дано мне когда-нибудь разгадать хотя бы одну." Тсс! Какой-то шорох у двери...

Продолжаю писать для того лишь, чтобы показать, насколько я спокоен. Ясно вижу: крышечка над прорезью почтового ящика приподнялась и кто-то наблюдает за мной...

И даже теперь цветочки не оборачиваются! Нет, окостенением своим они обязаны вовсе не трагедии, разыгравшейся с сапожником, тут участвует другое, на них оказывают давление...

Вот - теперь в прорезь просовывается конверт... И ни звука на лестнице, и кромешная тьма... Выскочить? Закричать? Или...

Спустя четверть часа кажется (надо было сначала прийти в себя от потрясения). Передо мной сверкает невинной белизной конверт. Что оказалось в нем? Тщательнейшие отпечатки моих утраченных полусапожек. На этом вынужден запись прервать - у меня слишком сильно стучат зубы.

27 сентября. Теперь уж осень пожалела о том, что прогнала состарившееся лето; ручьи слез на окнах доказывают: она не просто раскаивается - о, тут более сильное чувство.

Справлялся на бирже о какой-нибудь сносно оплачиваемой работе. Говорят, нужны подметальщики улиц. Три месяца назад я не стал бы раздумывать, но ведь теперь цветочки-деточки обеспечены.

Только этого недоставало! Подхватил насморк из-за треклятой беготни по городу. Что означает насморк, когда я в ужасе вздрагиваю при каждом шорохе со стороны почтового ящика, может представить себе лишь тот, кто убегал во сне и его не несли ноги.

Такого насморка, однако, с лихвой хватило бы на три носа. Всегда слишком много оказывается того, чего и совсем не надо. И голова скоро начнет накаляться, как лампочка! Гм, лампочка - это наводит на мысль...

В самом деле: получилось. Не касаясь цветочков, я заставил их повернуть головки в сторону комнаты. И поддержало меня само небо. К обеду оно стало вдруг натягивать на свой серый халат такую черную шаль, что цветочки, недовольно ворча, начали позевывать и располагаться ко сну. И тут я вмешался. Вставив в настольную лампу лампочку посильнее - ту, что я держу для гостей, - я подошел с нею к окну и стал облучать цветочки. Через пять с половиной часов благой обман увенчался полным успехом; все цветы (включая Гортензию) нехотя, но отвернулись от сочащегося слезами неба и обратились к стеклянно-мишурному солнцу, мною изобретенному. При свойственной им медлительности соображения они далеко не сразу распознали обман и не сразу заметили меня (предусмотрительно спрятавшегося за снопом света). А когда заметили, то они уже освоили новое положение шеи, привыкнув к нему настолько, что им не оставалось ничего другого, как это положение сохранить.

По всему видно, что отворачивались они от меня против воли. Если исключить Араукарию, которая, очевидно, была проводником Хульдиной воли и выступала телепатической антенной, все прочие цветочки потупили взор, стыдясь смотреть мне в глаза. При этом: сколько в них, этих глазах, всепрощающих слез! (Даже стекла очков запотели.)

Однако на Хульду, как я замечаю, всепрощение не распространяется. Но ведь можно ладить и не простив друг другу? В конце концов, речь идет лишь о прекращении ее враждебных акций.

29 сентября. Ничто не помогает, отягченная совесть моя сильнее страха перед простудой. Раз уж нет у меня смелости добыть компост с кладбища, так надо хоть навестить сапожника.

Вечером этого же дня. Можно было предвидеть, что ничего путного из этого не получится. Мало того что насморк теперь переходит в катар, жалостливость заставила меня принять от сапожника дар в виде фиалки.