Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими

21 мая. Цветочные создания мои все чахнут и чахнут. Конечно, щеголеватое солнце исправно крутит свое колесо, да нам-то, на задворках, or него не перепадает ничего, кроме тени; мы только мусор на его небесном шоссе.

По-прежнему никак не удается выйти на лошадь. А ведь самой маленькой ее кучки хватило бы, чтобы вдохнуть новые силы в моих деточек.

23 мая. Ничего не могу с собой поделать: эти красавкины глаза, что недавно сверлили меня сквозь затянутое паутиной окно, не отпускают ни на шаг; видимо, мы слишком долго смотрели друг на друга!

Но что значит долго или коротко, если и крошечного рифа достаточно, чтобы потерпеть кораблекрушение, и если, напротив, легкой волны хватает, чтобы быть снова выброшенным на берег? Однако ж, конечно, чтобы опомниться после всего этого, необходимо какое-то время, которое не измерить ни календарем, ни часами. Кактея - буду называть ее так.

24 мая. Забавно. Не влюблен ли я, спрашивает меня сегодня фрау Бритцкувейт. Почему вы так решили, говорю. Да вот галстук, говорит, повязан у вас с энтузиазмом. На самом-то деле она хотела соблазнить меня красной гвоздикой в петлицу. Стоит в ней зародиться подобному замыслу, как вокруг глаз ее появляются морщинки - точь-в-точь как у моей бабушки, когда она лукавила. По правде говоря, во фрау Бритцкувейт это меня скорее отталкивает.

25 мая. Воскресенье. Солнце приоделось в жабо из облаков и отправилось в церковь. Радиоприемники во дворе славят господа оглушительной маршевой музыкой, футболом и Бахом. Только воздуху недоступно ничто высокое, он по-прежнему пахнет пирожками, жареной картошкой и пищевыми отходами. Что-то поделывает сейчас Кактея?

Ждет, поди, солнышко в гости на утренний кофе или выметает кисточкой пыль из морщин и складок своих колючих приятелей. А я со своими цветочками продолжаю тем временем чахнуть и кашлять под немилостивой сенью брандмауэра.

С тяжелым сердцем сократил побеги Гортензии до трех - в извинительной надежде на то, что трое скорее окрепнут, чем восьмеро. И нигде никакого естественного удобрения! Поистине: да поможет себе каждый сам.

Увы, я ошибся, справедливости нет на земле. В то время как цветочки, деточки мои, из последних сил борются за существование, вновь заявляется та самая муха, да еще с выводком в тринадцать, на стороне прижитых, душ и тут же с противным жужжаньем принимается обучать свое потомство устраивать качели из поникших в блеклых цветков Фуксии - и вот уже они все дико раскачиваются на них!

Насколько по-разному устроены люди. Фрау Бритцкувейт интересовалась, не влюбился ли я, а пастор сегодня спросил, не умер ли кто у меня в семье. Посмотрел сейчас в зеркало: и в самом деле, заботы о цветочках придали моим чертам привычную меланхолию служащего похоронного бюро. Я всегда думал, что неправильно выбрал профессию.

29 мая. Опять неудачный день. С недавнего времени люди даже не дают мне рта раскрыть, чтобы приступить к восхвалению искусственного удобрения; то ли лопнуло у них терпение, то ли слишком уж жалким выгляжу я в их глазах.

Но попробуй тут улыбаться, когда в доме у тебя девятнадцать чахлых деточек плюс обидчивая Араукария!

Только в общении с фрау Бритцкувейт мне еще удается приподнимать кверху совсем поникшие углы рта. Она слишком благородна, в ее присутствии любые заботы кажутся просто faux pas {Ошибка, ошибочный шаг, бестактность (фр.).}. Только что на подоконнике моем восседал тот самый плоскоголовый кавалер, что ночует у воробьихи над моим окошком. И что же было у него в клюве? Роскошная крошка лошадиного яблочка! Чего ж он хотел - ободрить меня или поиздеваться? Вид его, по правде говоря, заставляет предположить второе.

31 мая. Я все еще весь в смятении - только что снова видел Кактею. В сумерках, запыхавшись, она просеменила мимо меня с рюкзаком, полным первоклассного чернозема. Вежливо, хоть и заикаясь, я предложил свою помощь и получил только грубое "Подите прочь!" в ответ. Надеюсь все же, что она узнала меня, потому как на мою тень - я в этот момент оказался, по счастью, в свете уличного фонаря - Кактея поставила свою ногу с большей нежностью, чем это свойственно ее походке. Чернозем с компостом сыпался у нее из рюкзака, и я проследил ее путь - следы привели к кладбищенской ограде. Стало быть, ворованный!

Нет, такой смелости во мне не нашлось бы. Да еще с кладбища! Первый класс!

1 июня. День исторический: бабушкина брошь-розочка поменяла своего владельца. Управдом намекнул на возможное выселение, это пробудило во мне мужество отчаяния. С ростовщиком, однако, чуть не дошло до драки. Эта ослиная, что я говорю, куриная голова осмелилась утверждать, что брошка безвкусна. Только астма спасла его от моей длани. Как бы там ни было, но на май и июнь у меня есть теперь крыша над головой; к тому же я заставил этого обидчика бабушкиной памяти взять свои необдуманные слова обратно.