Вольфдитрих Шнурре - Поворот назад

- Меня нельзя лишить чего-либо, с чем я не желаю расставаться.

- Но зачем же забывать о роковых стечениях обстоятельств. Ты столкнулся с диверсией, чьи последствия были ясны с самого начала; тебе выпало на долю лишь привести неизбежное в исполнение.

- Иногда мне хотелось, чтобы твой отец был зеленщиком, а не, генералом.

- Не потому ли, что недюжинные способности штабиста вывели его на промышленную стезю; но тогда тебе не пришлось бы восседать в кресле управляющего алюминиевым акционерным обществом.

- Кстати, одно из следствий моего решения в том, что для меня отпадет необходимость быть бесконечно благодарным твоему семейству за это место.

- Нельзя ли яснее, Тео?

- Я разговаривал с прокурором Хердегеном.

- Откуда мне знакомо это имя?

- Из газеты. Хердеген выступал обвинителем на нескольких процессах по расследованию преступлений в концлагерях.

- Но почему ты обратился именно к нему?

- Я же сказал тебе: хочу явиться с повинной.

- Да ты спятил? Ты открылся ему?

- Он затребует документацию через греческое консульство.

- А как же фирма?!

- Фирма интересует меня со вчерашнего дня лишь постольку поскольку.

- Тебе лечиться пора, Тео.

- Мне пора грехи искупать, если такое вообще возможно.

- Ты уже искупил их. Нельзя сделать большего, чем стойко нести этакий крест.

- Можно сделать больше, Гертруда. Вот увидишь.

- Тридцать семь лет ты прожил с этим. Главных виновников, которые втянули тогда тебя и всех остальных, давно покарали. Мало тебе этого?

- Меня никто не втягивал. В той проклятой войне я, выполнял свой офицерский долг и, увы, слишком поздно уяснил, что долг долгу рознь, иной бывает преступен. Вина прочих в этой связи меня мало волнует; мне надо о своей собственной побеспокоиться.

- А что если бы "в этой связи" ты самую малость побеспокоился и обо мне?

- Гертруда, тебе я обязан многим, а что до карьеры - то почти всем. Но тут я один. Тебя при сем не было. Это касается исключительно меня.

- Может, мне и в самом деле напомнить, сколько раз ты вынуждал меня соучаствовать в той экзекуции? Сколько раз ты вскакивал в поту от ночных кошмаров? Сколько раз впадал в депрессию? Кто тогда возвращал тебя к жизни? Я. После того, как ты в тысячный раз расписывал малейшую подробность.

- И это теперь прекратится,

- Боюсь, я должна выразиться определеннее: постепенно я тоже начала видеть, как те десять валятся, скошенные очередью.

- Тем более, мой долг перед тобой - покончить со всем этим.

- "Покончить", - это правильно. Только никакому прокурору с этим не покончить. Все в твоих руках. Жаль только, ты слишком малодушен.

- Выступаешь вдруг совсем не по существу.

- С бОльшим основанием сие следует переадресовать Ты ведь еще ни, разу не сподобился описать все как было без эмоций.

- Неужели? Ну так послушай. Стоял слепяще жаркий полдень. Останки только что взорванного моста слегка подрагивали. Лишь из оливковых рощиц доносилось уловимое дыхание ветерка: Я спросил тех десятерых, не хотят ли они пить. Они не ответили.

- Вот, пожалуйста.

- Не понимаю.

- Разреши, я тебе помогу. Ты поэтизируешь преступление.

- Я не совершал преступления!

- В таком случае, почему ты рвешься на скамью подсудимых?

- Не могу так жить больше. Я приказал расстрелять десять человек за один взорванный мост. Я не могу вернуть к жизни хоть одного из десяти. Но попытаться искупить вину за содеянное - могу.

- В тюрьме. В исправительном учреждении. Еще бы!

- Допустим, мои рабочие кабинеты менее подходят для этой цели.

- Чего бы я никогда не взялась утверждать. Все целиком зависит от тебя. Правда, если для пущей сосредоточенности тебе потребны ограниченное пространство и решетки на окнах, это значит - еще не время. Ведь камера суть насилие. А искупление возможно при свободном решении.

- Как можно быть свободным, если ты убивал!

- Стало быть твое понимание искупления ложно.

- Для тебя ложно. Мне сейчас любая воля ни к чему, мне нужна неволя.

- Чего же ты добьешься, покорившись ей? Только того, что когда-нибудь сможешь сказать себе: с прожитых лет вина снята. За эту прописную истину ты расплатишься самыми дорогими годами жизни.

- Годы за жизни - я не столь самонадеян, чтобы думать, будто это взаимно уравниваемые величины.

- В чем же тогда смысл этого "искупления", если даже не подвергается пересмотру сам прецедент?

- В том, что покаюсь, а что получу по заслугам, приму как должное.

- Твое бессилие тщится взять свое. Грустный торг.