Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Суровая зима в этих краях. Только натянет ветер из-за гор белесые тучки — краснощекий мороз железом обжигает. Я выглянул в окно: окутанное морозной дымкой солнце медленно закатилось за горизонт. Было оно похоже на застывший конский жир. Это к непогоде, к пурге. Значит, готовь лопаты. По рации я связался с Койшеке. Сиплый голос сообщил, что — слава аллаху и всем покровителям — сено еще не все вышло. Успокоенный, отправился я домой. Мокрый снег прилипал комками к моим кирзовым сапогам, и казалось, я хожу на сверхмодной платформе. Мама хлопотала у печки, готовила мое любимое блюдо — молозиво. Я сразу забыл об усталости и, стягивая задубевшие сапоги и растянувшись на мягких подстилках, все улыбался в предвкушении редкого удовольствия.

До ужина я полистал учебник. Когда мама поставила передо мной пышное, подрумянившееся по краям молозиво в чаше, я вспотел. «Знаю, что от чая кишки у тебя присохли, — грустно улыбнулась мама. — Но теперь телка отелилась, и мы заживем!» «Через полгода и я поеду учиться». — «А мне одной сторожить эту мазанку?» — «Ничего. Поступлю — тебя заберу. Будем жить вместе». — «Как я уеду из родных мест? Перед памятью отца стыдно. Перед людьми стыдно. Не годится мне, мой жеребенок, на старости лет бродяжничать…» — «Ну, так вернемся ведь после учебы…» — «Э, нет, ты уж лучше сношку мне приведи. Все веселее вдвоем будет».

Огонь уютно потрескивал в печке. От тепла и обильной с непривычки еды меня приятно разморило. Я прилег, задремал и увидел сон.

Стою я среди чабанов с длиннющим списком в руках. И будто из-под земли слышится ропот. «На чьи поминки деньги собираешь?» — «На поминки Алтеке». Чабаны недовольны. Кто-то выворачивает свои карманы, кто-то протягивает железный рубль, другие головами качают, ворчат. А я все собираю и собираю по списку. Черед доходит до Койшеке. «Знаешь, сколько должен мне Алтынбала?! Он меня всего ободрал. Верни все до копейки!» — «Ойбай, аксакал! Как я возьму у покойника?!» — «Тогда я ему вырву золотые зубы. И будем квиты!» Заверещал я. «Грешно, аксакал, над мертвым глумиться!» — «А живых обжуливать не грешно?!» Койшеке размахивает длинными шипцами, пытается ворваться в комнату, где лежит усопший. Я грудью преграждаю ему путь. «Прихвостень! — гремит Койшеке. — Зачем для него деньги с нас дерешь? Зачем в дом его шляешься, саксаул мельчишь, печь распаливаешь? Прихвостень! Подхалим!! Пристегай!!!» Шум поднялся, будто в отару затесался ягненок раннего окота.

Проснулся в липком поту. Мама потрогала мой лоб и уложила в постель. После такого кошмара я не уснул до утра.

На другой день я убедился, что поистине извилист жизни путь. Похлопывая себя камчой по голенищу, понаехали чабаны за зарплатой. По моему списку кассир высчитал с каждого кругленькую сумму. Многие промолчали, мол, что поделаешь, надо помочь сородичу, он ведь вдалеке от родного края. Не приведи аллах нуждаться на чужбине. Но были и недовольные.

— Алтынбала мне ни брат, ни сват. Зачем я должен на него жилы тянуть?!

— Что он, сам попросить не мог? Боялся, рожа искривится?

— Он еще со старыми долгами не рассчитался. Я хотел сношку в дом привести, три года деньги копил, а он приехал и выклянчил взаймы. И денег нет, и сношки нет. А теперь и на зарплату мою позарился. Как семью прокормить?!

— А я что своей бабе скажу? Еще подумает: в карты проиграл.

— Дурная болезнь — эти сборы-поборы. Пора бы покончить с этим.

— Если он еще раз захапает хоть рубль — подам на суд!

Каждое слово возмущенных чабанов для меня как дубинкой по макушке. Я готов был провалиться сквозь щели конторских половиц. У меня было совершенно превратное представление о моих земляках, о чабанах, что зимой и летом покорно бредут за отарой. Я думал: вот истинные баловни нашего времени, рыцари щедрого племени, все на свете им нипочем, потому как деньги гребут лопатами. А, выходит, такие же, как все: и их преследуют семейные заботы, и они не хотят огорчать жен, и они воспитывают детей, радуются, печалятся, суетятся… Они могут быть то бесконечно щедрыми, как могучая Сырдарья в весеннее половодье, то скупыми, как куцая тень в знойный полдень. Выходит, я, удержав с каждого половину зарплаты в угоду своему начальнику, поступил не опрометчиво, а плохо. Хотел за счет этих людей добрячком прослыть…

Алтынбала вернулся через месяц. Появился у него сытый грудной бархатный голос. Будто глотку хорошенько жиром смазал. Слова цедил врастяжку, с ленцой. Лицо стало гладким, холеным, цвета очищенного проса. А смех взрывной, раскатистый, с глубинным рокотом — так булькает кумыс в огромном бурдюке, когда его мешают мутовкой.