Дукенбай Досжан - Шелковый путь

Порученец, похожий на копченое мясо, опять жутко осклабился и продолжил свой рассказ. Но Бауршик будто оглох, кровь кинулась в голову. Все тело его колотила дрожь. Лишь через некоторое время до слуха его донеслись слова Билгиша Туюк-ока: «На этот раз я пустил в степь рыжего тулпара, а между двумя барабанами привязал голову Уйсуна».

Услышав про это, султан Бауршик вновь явственно увидел смерть. Не помня себя он вырвал из ножен саблю. Билгиш Туюк-ок отшатнулся. Бауршик с омерзением рубил его, пока от того ничего не осталось. Лишь к утру, бледный как труп, султан притащился в свой шатер. Потом на ратном поле возле Отрара нойон Шики-Хутуху увидел вконец одичавшего тулпара с черепом на луке и в ужасе принял голову посланника Уйсуна за бога войны Сульдэ.

В монгольском войске между тем поползли слухи об одиноком скакуне без седока. Чего только не говорили!

Бауршик сразу смекнул, откуда дует ветер. Лунной ночью он оседлал коня и поскакал в степь на поимку злополучного животного. Что-то тянуло его так поступить. Однако ему так и не удалось осуществить задуманного: конь с барабанами как сквозь землю провалился. И вот теперь он медленно умирает, не рассказав никому тайну тулпара — предвестника беды с двумя походными барабанами на передней луке седла. Когда вспоминается этот случай, он испытывает ужас, омерзение, у него туманится в голове, ноют кости и омрачается душа… Вот из угла паланкина вновь высунулась черноголовая смерть.

Бауршик повернул голову, посмотрел на окровавленного, израненного, скрученного волосяным арканом Иланчика Кадырхана. «Да-а… видно, он был истинной опорой кипчаков, — подумал про себя султан. — Не цеплялся, как я, за чей-то подол, не пресмыкался у чужих ног, не торговал душой ради собственной шкуры. Вместе со своими соплеменниками встретил он врага и умирает как воин, чья совесть чиста перед потомками…» А он, султан Бауршик? Что осталось от его племени? Что стало с ним самим? Восемь его жен наверняка служат чьим-то утешением, а несметные табуны его, должно быть, давно пожрали монгольские тумены. В тягость стала ему, глупцу, жизнь; мзду потребовал за давно сгнившего в земле предка, сам напрашивался на вражду с кипчаками. Ойхой, лживый, проклятый мир! Он-то, конечно, собака, но и жизнь блудлива! Теперь Иланчик Кадырхан в глазах сварливого кагана достойнее его, верного султана Бауршика. Ему даже стонать не позволено. Сами же монголы едва не пырнули сейчас его кинжалом, чтобы не мешал их думам. А этот кипчак может ругать монголов сколько ему вздумается, его в целости и сохранности доставят в шатер кагана.

Ой, как худо, когда тебя с почетного места волокут к порогу, когда ползаешь на коленях перед ровней; худо подыхать бродячей собакой в безлюдной степи, без славы, без чести, отлученным от родного очага, от своего племени! Не приведи аллах, чтобы потомки наши замышляли подлость или становились на путь бесчестия. Нет, пусть живут честно, не копают друг другу яму, пусть за елейной улыбкой не скрывают злобу и зависть и пусть не готовят исподтишка друзьям стрелы. Да, пусть не рыщут, как алчные звери, не грызутся, не хватают друг друга за горло и не рвут в клочья, как взбесившиеся собаки… одним словом, да не будут они такими, каким стал он, султан Бауршик!..

Караван вдруг резко остановился. Из паланкина на последнем верблюде донесся мучительный крик. Кони запрядали ушами. Шерсть вздыбилась на шее у верблюдов. Воины уставились в землю. Тот, кто умирал в паланкине, громко проклинал кагана, обзывая его выжившим из ума, кровавым стариком, возомнившим себя подлинным владыкой вселенной. Это вопил в предсмертном отчаянии султан Бауршик. Шики-Хутуху-нойон вытащил из ножен саблю и поехал назад, к паланкину.

О коварная судьба, о мир превратный! Блеснула кривая сабля нойона Шики-Хутуху, и косоротое Чудовище, сеющее смерть, истребляющее все живое и неживое на грешной земле, мерзко захохотало на всю привольную страну Дешт-и-Кипчак. Под его торжествующий хохот отлетела от тела бедная голова Бауршика, не стоившая теперь даже медного пятака. Сколько славных сынов народа проглотило за четыре года свирепое Чудовище! По всей этой земле раскиданы человеческие кости.

Богом войны Сульдэ, который оказался многоликим, точно оборотень, стало это Чудовище. Одним оно представлялось летящей стрелой, другим — одиноким тулпаром без седока, с двумя барабанами на луке седла, третьим — коварным и льстивым послом с двухаршинной чалмой на голове. Злой дух войны натравил погрязшие в дрязгах, копошащиеся на земле двуногие существа друг против друга, заставил их грызться, кусаться, как свору собак, и когда эти жалкие существа начинали друг друга разить, колоть, топтать копытами лошадей, о-о-о… тогда Тэнгри злорадствовал, хохотал, ликовал, сотрясая обезумевший мир. Бешеным наметом мчался по степям, городам и странам Сульдэ, чернея пустынными глазницами. А когда-то… когда-то и он пришел в этот мир невинным младенцем. Шалуном-мальчиком гонялся за жеребятами на прибрежных лугах голубого Керулена; порой ошалело выкрикивал боевой клич, пугая родителей, и никто не догадывался, что подрастает-зреет Чудовище. С годами окреп неугомонный баловень и теперь уже будил соседние аулы ночами, вселяя тревогу, предвещая беду. Его сторонились, от него в ужасе шарахался мирный люд. А юнец-забияка пристал к какому-то войску, отправился в поход. Странным, нелепым образом почему-то погибали его спутники. То их кони спотыкались, то звери на них нападали. «Несущий гибель» — так прозвали его после этого похода.