Джованни Боккаччо - Амето

Окончив благую повесть, она радостным голосом запела такие стихи:

XXXIII

Как пламя, обращаясь черным дымом,

сжигало Иокасты сыновей,

причем, взметаясь надвое делимым,

существовало в виде двух огней

и удостоверяло тем деленьем

давнишнюю вражду родных кровей,

и как в святыне Весты раздвоеньем

огонь всех удивил, когда Помпеи

оставить Рим почел своим решеньем,

так и гора Цитеры, что святей

других вершин, сверкает самоцветом,

и пламена ее из двух частей.

И часть одна возносится к планетам,

и воздымает сильный жар с собой,

и озаряет небо дивным светом;

другая ж часть, отъединясь от той,

склоняется к земле и столь блистает,

что все дарит небесной красотой;

и разум охладелый разжигает,

и силу Цитереи в мир несет,

которую теперь не всякий знает.

И пламень этот в жаждущих вдохнет

и обретенье и познанье бога,

в котором наша вера и оплот.

Желание достичь сего чертога

столь благостно, что всяк друг другу - брат,

и к доблести легка его дорога.

И прямодушье множится стократ,

и множится добро, а добродетель

в чести и удостоена наград.

И тот, кто этого пути радетель,

избегнет страха смерти, а иной

не избежит, и страх - его владетель.

Поскольку теплота тому виной,

воспламени себя огнем палящим

и тем достигнешь цели неземной,

где никого не видели скорбящим,

где благо и веселье - их почту

за счастье петь в пылу непреходящем.

И только в них я вижу красоту,

и я служу Венере с упоеньем,

чтоб, вверясь ей, взойти на гору ту,

куда стремлюсь с неодолимым рвеньем.

XXXIV

Меж тем Амето вернулся к сладостным размышленьям, обретая в них не меньшую отраду, чем в созерцании нимф, хотя порой огорчался краткостью их речей; его удручало, что беседе скоро наступит конец, а с концом ее наступит и миг расставанья. Тем временем его слуха достиг рассказ нимфы о том, как ее выдали за старого мужа, и, опечалившись, он стал досадовать на свою жизнь:

"О боги, о произвол неба, о коварство Фортуны, я бы проклял вас, если бы не страшился ответной злобы. Зачем вы возвысили меня душой, унизив рождением? За какие грехи я родился под несчастной звездой, обрекшей меня горестям жизни? Эта юная дева влачила печальные дни со старым мужем, подумать только, за что? И где же тогда был я, о Фортуна, жестокая к моей доле? Разве я не был достойнее ее, чем этот старик? Чем он больше моего заслужил твою милость? Тем ли, что богаче меня, но зато у меня есть молодость, которой ему не вернут все сокровища мира, если только Медея не омолодит его, как Эзона. Конечно, Агапее он не чета, а я бы во всем ей угождал; по крайней мере, в том, чего больше всего желают юные девы, я бы послужил ей куда лучше, чем этот старик. О судьба, ты думала повредить мне одному, а досталось троим: старику - вечное покаяние, деве - урон, а мне утрата великого блага. Если бы я смел возроптать, я показал бы тебе, какой гнев меня жжет и какая снедает досада. О несчастная молодость бедняков, ты не пора их жизненной силы, а залог грядущих невзгод, так минуй же скорей, раз богатства значат больше, чем доблесть: смерть - лучший удел, чем ожидание седой старости, горчайшего бедствия нищих. О красота, бренное благо, зачем ты мне, если от тебя мало проку? Секитесь, светлые кудри, редей, борода! Седые счастливее нас: ах, какая от этой мысли берет досада! О юная нимфа, зачем ты начала любовную повесть? Мне было почти довольно лицезрения твоей красоты; утешенный, я созерцал тебя, а теперь жалость к тебе и к себе исполнила душу скорбью, а радость обернулась печалью.

Но если ты так же мудра, как прекрасна, последуй примеру Елены, променявшей седые виски Менелая на золотые кудри Париса; ведь так же поступила бы и Брисеида, не заупрямься Ахилл. А если ты не знаешь этих примеров, я тебе о них расскажу; да я сам, если я по душе тебе больше, чем старый муж, готов вечно угождать тебе во всем, чего пожелаешь. О всевышние боги, дозвольте ей стать моей, я, если нужно, скроюсь с ней на край света. С оружием в руках буду отважно ее защищать, если муж снарядит погоню: никакой труд мне не в тягость ради такой красоты, и самую смерть за нее я почел бы высшей наградой".

Так он долго сетовал, снова и снова устремляясь взглядом к прекрасной, и внимал ее повести, завидуя счастью Апироса; как бы желал он оказаться на его месте, в порыве желанья мня, будто сам видит ее в светлом ручье обнаженной; в упоении он восхвалял прелести, которых не видел, обнимал их, прижимал к себе и покрывал поцелуями, и под конец распалился не меньше, чем нимфа. Но пока он предавался таким мечтам, она окончила песнь, тогда, очнувшись, он повернулся к юной деве в зеленых одеждах и молвил: