Чарльз Сноу - Возвращения домой

- Я хочу, чтобы вы помогли мне, - сказал он.

Я снова промолчал.

- Надо полагать, - продолжал он, - что решения о том, как будет выполняться эта работа и кто будет производить оборудование, намереваются обсуждать в нескольких инстанциях.

Лафкин с присущей ему четкостью и трезвым взглядом на вещи не поленился разобраться в механике работы государственного аппарата; он уже много лет назад понял, что бесполезно разговаривать с министрами, если тебе не доверяют люди, подобные Гектору Роузу и его подчиненным.

- Я не намерен отступать. И не о собственных своих интересах я пекусь. Риск тут небольшой, а что касается фирмы, то у нас всегда найдутся деньги для хорошего дела. Что же касается меня лично, то второй раз состояния не сделаешь, значит, тут и говорить нечего. Я должен участвовать в этом деле, потому что могу внести в него свой вклад. Вот почему мне нужна ваша помощь.

Слова Лафкина звучали лицемерно, но, собственно, вел он себя точно так же, как во время разговора с Бевиллом первого января, и, хотя говорил с совсем другим человеком, был не менее напорист и не менее уверен в своей правоте. Слова его звучали лицемерно, но Лафкин верил каждому своему слову, и в этом была его сила.

Что же касается меня, то я чувствовал, что сохранившаяся во мне юношеская непосредственность сочувствует ему и соглашается с ним. Даже сейчас я испытывал искушение, какого никогда не знал Лафкин. Но дни юности прошли, я научился владеть собой в подобных положениях. Именно потому, что я был вынужден сдерживать свои чувства, - а мне часто хотелось пойти навстречу человеку и сказать "да" вместо "нет", - я научился отвечать уклончиво; совершенно иначе, чем Лафкин, исходя из прямо противоположных побуждений, я умел все же не менее ловко, чем он, уйти от прямого ответа.

В тот вечер я еще не мог решить, использовать ли мне свое, хоть и небольшое, влияние за или против него.

- Мои возможности очень невелики, - сказал я. - И, попытайся я что-нибудь сделать, вряд ли это принесло бы пользу.

- Я не совсем вас понимаю.

- Я работал у вас, и кое-кто не упустит случая напомнить об этом в самый неподходящий момент, - объяснил я. - Начни я усердствовать, легко себе представить последствия...

- А что вы скажете, если я назову ваше поведение трусостью?

- Это совсем не трусость, - ответил я.

Когда ему было нужно, он умел неплохо разбираться в людях и еще лучше в обстановке. Он понял, что настаивать бесполезно, и, с присущей ему резкостью прервав беседу, заговорил совсем о другом.

- Чем бы мне заняться, когда я удалюсь от дел? - спросил он.

Мой ответ его не интересовал; его жизненные планы до конца дней, хотя ему было всего сорок восемь лет, уже теперь были не менее определенными, чем те, которые он составлял для своих агентов по сбыту; это были планы, какие вынашивают люди энергичные, когда внезапно начинают чувствовать, что единственный итог их деятельности - тесная клетка, где они связаны по рукам и ногам. В действительности Лафкин черпал радость в своей деятельности и совсем не думал о том, что когда-нибудь придет пора осуществлять эти планы, но тем не менее, составляя их, он понимал, что такая пора наступит.

Услышав о его намерениях, я еще раз подумал, что он человек более странный, чем кажется людям. Он ни разу никому не обмолвился о своей жене или о детях, и хотя я никогда не слышал о нем каких-либо сплетен и знал, что конец недели он неизменно проводит в своем загородном доме, его планы были составлены так, будто он человек одинокий.

- Сниму квартиру в Монако, - оживленно рассказывал он. - И не где-нибудь в княжестве, а именно в старом городе. Иностранцу нелегко устроиться там, но я уже зондировал почву.

Странно было слышать это в самый разгар войны.

- И что же вы там будете делать? - с интересом осведомился я.

- Каждый день буду спускаться к морю, а потом подниматься в казино, ответил он. - Мне придется ежедневно вышагивать туда и обратно мили три, и это будет неплохим моционом. Для человека, которому перевалило за пятьдесят, большего и не надо.

- Вам будет скучно.

- Буду играть в казино по пять часов в день или пока не выиграю мой дневной заработок, - что быстрее, не знаю.

- И думаете, вам не надоест?

- Никогда, - ответил Лафкин и продолжал холодно и спокойно: - Это славное место. Мне никуда не захочется уезжать, - быть может, там я и умру. Пусть тогда меня похоронят на протестантском кладбище. Там, наверное, хорошо лежать в могиле. - Внезапно он улыбнулся застенчивой и мечтательной улыбкой. И отрывистым тоном, словно рассердившись на меня, снова заговорил о деле. - Жаль, - произнес он в сторону, как будто обращая эти слова не ко мне, - жаль, что вы так осторожны насчет Барфорда. Трусость! От вас я этого не ожидал.