Чарльз Сноу - Возвращения домой

Министра звали Томас Бевилл; это был хитрый, настойчивый, жизнерадостный старик; правда, хитрость его сочеталась с каким-то простодушием, и, чем ближе люди узнавали Бевилла, тем больше он их удивлял. Например, в то утро первого января 1942 года он круглым школьным почерком писал поздравительные письма всем знакомым, получившим правительственные награды.

Никто не был более скупым на награды, чем Бевилл, и никто не умел добиваться их так искусно для тех, кто был ему нужен. "Дадим что-нибудь старине Герберту; пусть он успокоится". Но когда под Новый год публиковали список, Бевилл просматривал его с простодушным удовольствием, и все награжденные, включая и тех, ради кого он сам приложил немало стараний, поднимались на ступеньку выше в его оценке.

- Пришлось написать пятьдесят семь писем, Элиот, - сказал он мне с гордостью, словно наличие такого большого количества имен в наградном листе делало честь и ему самому.

Спустя несколько минут вошла его секретарша.

- Мистер Поль Лафкин, - сказала она, - был бы очень благодарен, если бы господин министр смог сейчас принять его.

- Что нужно этому типу? - спросил у меня Бевилл.

- Пока ясно одно, - ответил я, - он стремится увидеть вас не просто для того, чтобы приятно провести время.

В ответ на эту шутку Бевилл только негромко хмыкнул.

- Наверное, интересуется, почему нынче утром в списке награжденных не оказалось его фамилии. - Он задумался. - Наверное, хочет, чтобы в следующий раз она была названа.

Вовсе это не похоже на Поля Лафкина, подумал я. Его интересовали более значительные награды; он, разумеется, не пренебрегал и малыми, ибо был уверен, что они его и так не минуют.

Я не сомневался, что у него есть важное дело, и мне страшно хотелось узнать, что это за дело, прежде чем министр его примет.

- Извинитесь, что не сможете повидаться с ним сегодня, а тем временем мы подготовим почву, - посоветовал я.

Меня совсем не устраивало, чтобы министр столкнулся с Лафкином, и еще менее того, чтобы он ему отказал. У меня были на то веские причины: Лафкин поднимался все выше, он был один из тех людей, к чьему мнению прислушивались; с другой стороны, положение Бевилла никак нельзя было считать неуязвимым; кое-кто не прочь был его убрать. У меня было много причин, и личных и объективных, не дать этим людям лишний повод для действий.

Старик, однако, был упрям. Чтобы не прослыть бюрократом, он давно ввел у себя обычай принимать посетителей не позже, чем через час после их просьбы; сегодня утром он свободен, - так почему бы ему не принять "этого типа"? С другой стороны, он все еще предполагал, что Лафкин обиделся из-за того, что его лишили награды, и не хотел говорить с ним наедине. Поэтому он попросил меня остаться и, когда Лафкин вошел, небрежно заметил:

- Вы, кажется, знакомы с Элиотом?

- Еще бы! Ведь это у меня вы его украли, - ответил Лафкин с той бесцеремонной резкостью, которая ошарашивала многих, но на министра не произвела ни малейшего впечатления.

- Постараемся как-нибудь это компенсировать, мой дорогой, - сказал Бевилл. - Чем могу быть полезен сейчас?

Он усадил Лафкина в кресло, стоявшее возле камина, натянул на руку перепачканную сажей перчатку, сам подбросил в огонь угля, уселся на высокий стул и приготовился слушать.

Но слушать-то оказалось в общем нечего. К моему удивлению, Лафкин, который умел не хуже высших государственных чиновников отделять важное от второстепенного, явился с жалобой весьма незначительной, да и к тому же она никак не входила в сферу деятельности министра. Часть его людей, причем не специалисты, в судьбу которых мог бы вмешаться министр, а управляющие и бухгалтеры, - подлежали призыву в армию. Если забрать определенное число людей, сказал Лафкин, то в любой четко организованной отрасли промышленности наступит такой критический момент, когда производительность начнет резко снижаться по экспонентной кривой.

Бевилл и понятия не имел, что такое экспонентная кривая, но с умным видом кивнул головой.

- Если вы думаете, что в подобных условиях можно продолжать работу, вы ошибаетесь, - закончил Лафкин.

- Мы не только думаем, что вы будете продолжать работу, мы уверены, ответил Бевилл.

- И что же из этого следует?

- Хочу сказать вам одно, - продолжал Бевилл, - мы не должны убивать курицу, которая несет золотые яйца. - И добавил: - ничего не могу обещать, мой дорогой, но постараюсь замолвить словечко там, где надо.

Я с тревогой чувствовал, что они недооценивают друг друга. Бевилл был аристократ; объективно он испытывал уважение к большому бизнесу, но общество бизнесмена вряд ли было ему по душе. С Лафкином, как и с большинством других представителей рода человеческого, Бевилл держался дружески; дружеских чувств он не испытывал, но хотел быть со всеми в хороших отношениях - это было одним из его жизненных принципов, хотя в действительности он думал только о том, как бы поскорее сбежать в свой клуб. А Лафкин, который выбился в люди лишь благодаря стипендии и уже в семнадцать лет поступил на работу в фирму, ставшую потом его собственностью, испытывал к политическим деятелям типа Бевилла нечто среднее между завистью и презрением, но, будучи сам человеком удачливым, он и к удачам других относился с уважением.