Элизабет Гоудж - Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны

Без сомнения он был необычайно странным стариком, больше всего похожим на пугало. Он был очень высоким и худым, с загорелым, чисто выбритым, дубленым лицом, приятным, добрым и гордым, с красивыми загорелыми руками с длинными пальцами и белоснежными волосами, доходящими до плеч. Он носил черную сутану и белый бант, завязанный под подбородком.

Он, должно быть, был очень стар, но темные глаза, таившиеся под кустистыми белыми бровями, были полны огня, а голос — да, такой силой и мощью можно было воскрешать мертвых. Он говорил очень ясно и четко, но вместе с тем легчайшие следы иностранного акцента придавали его речи оригинальность и очарование. Говоря, он усиленно жестикулировал, так что казалось, говорят и его руки.

«Так вот, добрые жители Сильвердью», — воскликнул он, окидывая пылающим взором многолюдное собрание, — «от всего сердца и от всей души воспоем Богу хвалу».

Вдруг он поднял глаза на хор на галерее: «А вы, ради любви к Богу, не фальшивьте».

Затем внезапно от извлек откуда-то из-под кафедры скрипку, зажал ее подбородком, взмахнул правой рукой со смычком в тонких загорелых пальцах, с невероятной артистичностью поднес смычок к струнам и увлек свою паству в окрыляющее великолепие Старого Сотого Псалма с натиском и огнем кавалерийского офицера, ведущего свой полк в атаку.

Какой тут раздался шум! На галерее скрипачи, виолончелисты и Дигвид играли, как одержимые. Хотя Мария их не видела, ей рисовалась картина их красных разгоряченных лиц, рук, летающих взад-вперед, горящих глаз, как будто выскакивающих из орбит от радости и восторга. Все мужчины, женщины и дети пели во весь голос.

Мария и сама пела, пока не охрипла, а с одного боку от нее басил как сирена в тумане сэр Бенджамин, а с другой стороны заливалась соловьем мисс Гелиотроп. Трели мисс Гелиотроп изумили Марию. Она никогда раньше не слышала у мисс Гелиотроп таких трелей. Она даже не знала, что мисс Гелиотроп умеет так петь.

Марии, с ее необузданным воображением, не знающим пределов, казалось, что за стеками церкви поют все птицы долины, а все цветы, все овцы, олени и кролики поют в парке, в лесу. на полях и на склонах больших холмов. А где-то морские волны, которых она никогда не слышала, накатываются на берег бухты Доброй Погоды и разбиваются о скалы с криком «АМИНЬ».

А наверху, на высокой кафедре стоял пастор, и его скрипка пела, как ни одна скрипка раньше и ни одна скрипка потом, потому что во всем мире не было и не. будет никого, кто бы играл на скрипке так великолепно, как пастор из Сильвердью.

Гимн кончился, и с мягким шелестом воскресных юбок и блузок, с потрескиванием швов воскресных костюмов, которые были слишком узковаты, паства преклонила колени, а Старый Пастор отложил свою скрипку, скрестил худые загорелые руки на груди и начал молиться. Его громоподобный голос внезапно упал почти до шепота, но каждое слово слышалось так ясно и отчетливо, что если кто из паствы и пропустил бы что-то, то только потому, что был глух как пень.

Мария никогда не слышала, чтобы кто-то молился, как Старый Пастор, и от его молитвы ее пронзила дрожь благоговения и радости. Он говорил с Богом так, как будто Тот был не на небесах, а стоял рядом с пастором на кафедре. И не только рядом с ним, но и с каждым мужчиной, с каждой женщиной и ребенком в церкви — Бог Сам пришел к Марии, когда пастор молился, и у нее перехватило горло от волнения и восторга.

Когда Старый Пастор читал прихожанам Библию, он не просто читал ее нараспев, как это делали пасторы в Лондоне, так что любого вгоняли в сон. Он читал ее так волнующе, как будто это было сообщение с поля боя, или письмо, написанное накануне и содержащее величайшую новость. Он проповедовал, избрав темой проповеди потрясающую красоту мира и необходимость славить за нее Бога каждое мгновенье жизни или подвегнуться осуждению за такую глубокую неблагодарность, что даже страшно говорить об этом. В Лондоне Мария всегда думала во время проповеди о своих нарядах или с интересом разглядывала других прихожан, но сегодня она только несколько раз принималась разглаживать складки своей пелеринки и поглаживать муфту и только один раз повернула голову в тщетной попытке увидеть хоть что-нибудь через дверцу, закрывающую скамью.

Мария слушала, как зачарованная. Когда они запели последний гимн с такой силой, как будто хотели приподнять свод церкви, она поняла, что вовсе не устала и чувствует себя такой же свежей, как в начале службы.