Владислав Вишневский - Кирза и лира

Наташа окончательно краснеет, пытается прикрыть его рот своей ладошкой, чтоб глупостей не говорил, чтоб замолчал.

— Уж не трое… может меньше, — с легким смехом уточняет она, глядя, как он, поймав ее пальцы, нежно целует. Ребята тоже зарделись от жеста явно не предназначенного для всеобщего внимания. Вот она, оказывается, какая — настоящая семейная жизнь, вернее большая любовь!

— А дальше пусть расскажет Наташа. — Продолжая веселится, провоцирует Валентин.

— Ну да, сейчас! Еще чего не хватало. — Смеясь, отбивается Наташа. — Дальше нечего рассказывать. Результат на фотографии, смотрите.

Да, фотографию мы видели. Парень точно получился высокий и стройный. Тоже танцор, и даже, рассказывают, очень хороший танцор. Уже солист. Ну, это и понятно, при таких-то родителях стать хорошим танцором — это просто гарантированно. И какой из этого вывод? Главное — это захотеть, поставить задачу, и всё. Нет, главное — это выдержать, не сломаться, пройти трудности. Вот, что самое трудное.

— Ну, отдохнули маленько, расслабились? — Поднимаясь, спрашивает балетмейстер-постановщик. — Продолжим репетицию.

Танцоры, грациозно потягиваясь встают, поднимаются, один за другим пружинисто запрыгивают на сцену.

— Пашенька! — это ко мне так балетмейстер всегда обращается. — Сейчас пройдем весь кусок от второй цифры сразу на вторую вольту, затем на третью цифру и дальше по партитуре. Хорошо? И чуть-чуть, пожалуйста, больше экспрессии, Пашенька, чуть больше огня. Но держите темп, держите, не увлекайтесь. Договорились?

Утвердительно киваю головой — а як же ж, оно ж, ясное дело!

— Ну и ладушки!

Переворачиваю страницы нотной тетради, ищу вторую цифру. Ага, вот она, нашёл.

— Так, — Валентин хлопает в ладоши, знак танцорам. — Встали все, встали… Приготовились. Да, стоп! Женя, эту вот топотушечку: та-та-та-та, та-та-та, — показывает её легко и изящно, будто Нуриев с Лиепой в одном лице. Чёткость у него изумительная, даже мне понятно. — Пройдите её чуть-чуть легче, не на всей стопе, и она у вас пойдет… — Жека, в гулкой тишине копируя, старательно повторяет… — Да-да, эту… — Обрадованным тоном замечает балетмейстер, кивает головой. — Так, так! Ну, ну!.. — хвалит. — Вот, уже лучше. Хорошо. Молодец. — Решительно хлопает в ладоши. — Всё, встали. Приготовились. Сразу и-и-и, р-раз! И два, и три, та-та-та-та-та! Хорошо… Хорошо… Легче идём, легче. Вот, вот… Та-та-та-та, та-та-та. Отлично, Женя!.. Чуть живее все здесь, живее — молодцом! Славик, Валера, а корпус держать, держать корпус — не забываем… И руки… руки тоже!.. Вот так, вот так. Хорошо! А где улыбочки? Улыбочки где?.. Так, так…Вот… Вот… Молодцом! Молодцы, ребятки, молодцы! Стоп-стоп! Отлично! Просто отлично! Еще раз тоже самое со второй цифры…

Репетиции, репетиции…

Теперь можно рассказать и про «Айвазовского». Именно про того, неизвестного прикомандированного. О нем я уже начинал как-то рассказывать? О художнике!

На наших репетициях всегда кто-нибудь присутствовал, если не офицеры из Политотдела, то просто зеваки — это уж обязательно. От прапорщиков, пережидающих какое-то необходимое, «тёмное» для них время в полку, до загасившихся солдат-срочников или любопытствующих от безделья дежурных по клубу.

Зрители-солдаты, обычно забившись в дальний угол зала, под грохот, крики и общий шум репетиции тихонечко смотрят не мешая или приятно дремлют, либо вовсе мирно похрапывают вжавшись в сиденья — чтобы дежурный по части случайно их не заметил во время своего обхода. Время от времени в зал влетают запыхавшиеся посыльные из разных рот, обычно молодые солдаты. Остановившись, тревожно обшаривают глазами зал, потом, с любопытством косясь на сцену замирают, с интересом прислушиваясь к музыке. Через какое-то время вспомнив о своем срочном задании подхватываются, вытянув шеи, шныряют по рядам, ныряя и появляясь, ищут в глубинах зала своих загасившихся от службы товарищей. Найдя или уходят вместе, или получив по шее, либо дружеский пинок, убегают в дальнейшие поиски.

Иногда на репетициях я замечал странного вида солдата с нервным, худым скуластым лицом, голубыми глазами, длинными худыми руками с тонкими артистичными пальцами, в мешковатой — на нём — солдатской робе. Он, не мешая, с большим вниманием и интересом слушал и наблюдал наши репетиции. Руки его и вся хэбэшка, всегда были щедро испачканы художественными красками. Иногда он щёлкал в нашу сторону фотоаппаратом «Салют-М», ярко вспыхивая блицем. Это и был клубный фотограф, он же и художник, и оформитель и столяр. Его со сцены не прогоняли, знали, он клубный работник, значит, наш человек. Уже служил второй год, как и я, но в роте он — прикомандированный — так и не появлялся — ни на построениях, ни на тревогах, ни на зарядке… По-крайней мере, в строю я его видел раза два, кажется или три, не больше. В столовой мы иногда встречались, но обычно во внеурочное время — вместе получали на раздаче тарелки с едой или у хлебореза, так называемый расход. У него был какой-то свой, необъяснимый для нас распорядок службы.