Уильям Теккерей - Четыре Георга

Такая же плачевная судьба постигла и славный британский обычай кулачный бой, благородный британский бокс, который процветал еще во времена моей молодости.

Принц в юные лета был страстным покровителем этого национального спорта, как до него - его двоюродный дед Куллоденский Камберленд; но однажды в Брайтоне ему случилось наблюдать поединок, в котором один из бойцов был убит на месте, и тогда принц назначил пенсию вдове несчастного и поклялся никогда больше не присутствовать при кулачных боях. "Однако, - читаем мы возвышенные строки Пирса Эгана, чьим сочинением о боксе я имею честь владеть, - он всегда считал бокс мужественным и чисто английским спортом, который ни в коей мере не следует искоренять. У себя в будуаре он распорядился повесить изображение кулачных бойцов на поле как память о своем былом пристрастии и покровительстве этому спорту храбрых; и, уже став королем, всегда велел читать себе вслух описания важнейших поединков". Интересная картина: монарх в минуту отдыха - в королевском шлафроке, слишком величественный, чтобы читать самому, приказывает премьер-министру, чтобы тот читал ему вслух о славных сражениях: как Крибб подбил глаз Малиньюксу, а Джек Рендал отдубасил Боевого Петушка.

Но где наш принц действительно отличался, так это на облучке кареты. Однажды он примчал карету из Брайтона в Карлтон-Хаус - пятьдесят шесть миль! - за четыре с половиной часа. Все молодые люди той поры любили носиться в каретах, сами правя лошадьми. Но обычай быстрой езды покинул Англию и, кажется, перебрался в Америку. Где они, забавы нашей юности? Никто, кажется, сейчас не играет, кроме самых черных негодяев, никто не дерется на кулаках, кроме совершенных отребьев общества. Одна-единственная карета четверкой каталась в прошлом году по лондонским паркам; но скоро исчезнет и последний лихой ездок, - он был уже очень стар, и одежда на нем была фасона 1825 года. Скоро ему предстоит гнать коней к берегам Стикса, где его поджидает перевозчик, чтобы доставить на ту сторону, к усопшим бражникам, которые бились на кулаках, играли, пили и гоняли лошадей при короле Георге.

Что Брауншвейги отличались храбростью, что эта черта свойственна всему их роду и Георгу в том числе - единодушно утверждают все английские авторы; но откуда ей взяться у Георга IV, этого я лично не вижу. Всю жизнь нежившийся в пуховых перинах, ленивый, расплывшийся, постоянно занятый едой и питьем, он рос совсем не так, как его предки. Праотцы испытали на себе тяготы и опасности войны: они скакали на врага, стреляли из пистолетов и бесстрашно смотрели в лицо смерти. Отец Георга IV победил роскошь и одолел праздность. А он никогда не противостоял соблазну; любое его желание превозносилось и ублажалось. Если и была у него какая-то твердость духа, она вся размягчилась в общении с поварами, портными, цирюльниками, мебельными мастерами и оперными танцовщицами. Да и чей мускул не расслабнет от такой жизни - жизни, состоящей из одних триумфов без побед, - из лилий, ласки, лести, лени и безмозглого лепета? Когда на Георга III попробовали нажать в католическом вопросе и по поводу билля об Индии, он заявил, что уедет в Ганновер, но не уступит ни в том, ни в другом. И он бы действительно уехал; но сначала он был намерен дать бой своим министрам и парламенту; и он дал бой и одержал победу. Потом подошло время, когда и Георг IV подвергся давлению в связи с требованиями эмансипации католиков. Осторожный Пиль уже переметнулся на их сторону; суровый старый Веллингтон тоже их поддерживал; и Пиль рассказывает нам в своих "Мемуарах", как повел себя король. Сначала он отказался уступить; тогда Пиль и герцог Веллингтон подали прошения об отставке, каковая и была принята их милостивым господином. Он даже почтил обоих джентльменов, как рассказывает нам Пиль, личным монаршим поцелуем на прощанье (вообразите себе грозный орлиный профиль старого Артура в то время, как король чмокает его в щеку!). Когда же они удалились, он сдался, послал за ними и написал письмо, в котором просил их остаться в правительстве и давал согласие на все. После того у его величества произошел разговор с Элдоном, весьма подробно переданный нам в "Мемуарах" последнего. Он рассказал Элдону неправду о своем объяснении с новыми сторонниками католической партии, ввел бывшего лорда-канцлера в полнейшее заблуждение; плакал, стенал, пал ему на грудь и на его щеке тоже запечатлел поцелуй. Мы знаем, что у старого Элдона слезы тоже были недалеко. Может быть, эти два источника излились одновременно? Трудно себе представить поведение более жалкое, трусливое и недостойное. И это - защитник веры? Вождь великой нации в час испытания? Наследователь храбрости Георгов?