Уильям Теккерей: Четыре Георга

Если представить себе по мемуарам Европу в начале прошлого столетия, картина получится ужасающая: нищие, ограбленные, опустошенные земли; сожженные крестьянские хижины и их запуганные обитатели, собирающие жалкую жатву; они же, согнанные в кучи и штыками загоняемые в казармы или бредущие по дорогам под водительством капрала с палкой и плеткой-девятихвосткой в руке. А мимо, ныряя в колдобины, катит раззолоченная карета его светлости, который спешит в свою резиденцию честя форейторов на чем свет стоит. Совсем близко, от столицы рукой подать, но все же в стороне от городского шума, от рыночной суеты, расположен Вильгельмслюст - или Людвигсруэ, или Монбигу, или Версаль, все равно - отгороженный лесами от бедствующей страны, - огромный безобразный, золоченый, беломраморный дворец, где пребывает владетельный князь и его двор, и там - аккуратно разбитые сады с большими фонтанами и охотничьи угодья в которых ободранные крестьяне выгоняют дичь (под страхом смерти они не вправе тронуть и пера), и веселая охота проносится мимо в красных с золотом кафтанах впереди скачет князь, трубя в охотничий рог, за ним придворные, фавориты и фаворитки; и вот олень упал, главный егерь ножом перерезает ему горло под победный клик охотничьих рогов, меж тем наступает время двору возвращаться обедать; и наш благородный автор, будь то барон Пельниц, или граф де Кенигсмарк, или превосходный кавалер де Сенгаль, видит, как пестрая процессия проезжает по аллеям, и спешит на постоялый двор, а оттуда посылает сообщить свое славное имя почтенному гофмаршалу. Вслед за этим наш благородный путешественник наряжается в зеленое с золотом или розовое с серебром по новейшей парижской моде и является ко двору, гофмейстер представляет его, и он отвешивает изящные поклоны владетельному князю, и прелестной принцессе, и влиятельнейшим придворным господам и дамам, после чего начинается ужин, а затем и фараон, и он проигрывает или выигрывает к утру несколько тысяч монет. Если это немецкий двор, можете прибавить сюда еще и основательное пьянство. Но Германия ли это, Франция или Испания, если аккуратно подстриженные деревья аллеи не заслоняют вид из дворцового окна, вокруг открываются однообразные картины бедствий: голод бродит по нищим деревням и маячит за плечом унылого труженика, на тощей скотине пашущего каменистую ниву или робко пожинающего жалкий свой урожай. Курфюрст Август весел и могуч, он может одним ударом самолично повалить быка и самолично же съесть его почти без остатка; его любовница Аврора фон Кенигсмарк - прелестнейшее и остроумнейшее создание; его бриллианты - самые крупные и ослепительные в мире, его пиры не уступают пышностью версальским. А Людовик Великий уже и вовсе не смертный человек. G почтением подымайте на него взоры: вон он поглядывает из-под своего возвышенного парика на мадам де Фонтанж или мадам де Монтеспан, проходя знаменитой галереей, где склонились в поклоне Виллар, и Вандом, и Бервик, и Боссюэ, и Массийон. Можно ли вообразить королевский двор пышнее этого? вельмож и кавалеров галантнее и роскошнее? дам прелестнее? Нет, не видал глаз человеческий монарха более величавого, чем он, - и страдальца более жалкого и голодного, чем крестьянин, его подданный. Будем же держать в уме оба эти портрета, если мы хотим по справедливости оценить старое общество. Забыть ли блеск и благородство? Никогда! Забыть изящество, красоту, великолепие, и изысканную галантность, и рыцарский дух Фонтенуа, когда французская сторона предлагает джентльменам из английского отряда стрелять первыми; и благородное упорство старого короля и его генерала Вийара, которые на последние дукаты снаряжают последнюю армию и выступают навстречу противнику, чтобы победить или погибнуть за Францию при Денене. Но все это королевское великолепие существует среди нищеты и порабощения народа, кругом живут люди, прозябающие в бесправии; лежат разоренные земли; вера, правосудие, коммерция попраны, почти уничтожены; да и в самом этом великолепии сколько позорного зла, низости, преступлений! Благороднейшие из мужчин и блистательнейшие из женщин склоняют головы перед глупой уличной девкой; а король вешает на белую грудь своей любовницы бриллиантовое ожерелье стоимостью с целую многострадальную провинцию. В первую половину прошлого века так было, повторяю, во всей Европе. Саксония опустошена так же, как Пикардия или Артуа, а Версаль - это тот же Херренхаузен, только побольше.