Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага

Перина и подушки так высоко вздымались вокруг мистера Фокера, что почти скрывали его желтое личико и красный шелковый ночной колпак.

- Здорово! - сказал Пен.

- Кто идет? Ответь скорее, - пропел голос из глубины постели. - Как, опять Пенденнис? А мамаше твоей известно, где ты находишься? Ты с нами вчера ужиная? Нет... погоди, кто с нами вчера ужинал, Дурачина?

- Три офицера, сэр, и мистер Бингли, сэр, и мистер Костиган, сэр, отвечал слуга, воспринимавший все слова мистера Фокера с невозмутимой серьезностью.

- Да, верно: ходила чаша вкруговую. Мы пели. И я, помнится, хотел подраться с форейтором. Я его расколошматил, а, Дурачина?

- Никак нет, сэр. Драка не состоялась, сэр, - отвечал Дурачина все с той же невозмутимой серьезностью. Он тем временем отмыкал несессер мистера Фокера - целый сундук, подарок любящей матери, без которого молодой человек не выезжал из дому. В нем содержалось немало сокровищ: серебряная миска, серебряный стакан, серебряные шкатулочки, и флаконы, для равного рода духов, и целый набор бритв, ожидающих того времени, когда у мистера Фокера начнет расти борода.

- Ладно, как-нибудь в другой раз, - сказал юноша, зевая и закидывая за голову тощие ручки. - Верно, драки не было. Зато было пение, Бингли пел, я сам пел, генерал пел - то бишь Костиган. Ты когда-нибудь слышал, как он поет "Свинка под кроватью"?

- Тот человек, которого мм вчера встретили? - спросил Пен, затрепетав. - Отец...

- Отец Фодерингэй, совершенно правильно. Настоящая Венера, а, Пен?

- Прошу прощения, сэр, мистер Костиган сидит в гостиной, сэр, говорит, вы пригласили его к завтраку, сэр. Пять раз приходил, сэр, только нипочем не велел вас будить. С одиннадцати часов ждет, сэр...

- А сейчас сколько?

- Час, сэр.

- Что бы, сказала лучшая из матерей, если б в такое время увидела меля в постели? - вскричал юный ленивец, - Она отправила меня сюда с репетитором; Хочет, чтобы я развивал свои запущенные дарования - ха, ха! А в школе-то, помнишь, Пен, в семь часов поднимали с постели! - И он разразился радостным мальчишеским смехом. Потом продолжал: - Ступай побеседуй с генералом, пока я одеваюсь. Да не забудь, Пенденнис, попроси его спеть "Свинку под кроватью", не пожалеешь. - Пен в чрезвычайном смущении пошел беседовать с мистером Костиганом, а мистер Фокер приступил к одеванию.

Из двух дедов мистера Фокера тот, от кого он получил в наследство крупное состояние, был пивоваром; второй же был графом и подарил ему безумно и слепо любящую мать. Фокеры из поколения в поколение учились в школе Серых монахов. И нашего приятеля, чья фамилия видна была с площадки для игр, ибо красовалась на вывеске трактира, зазывавшей пить "Портер Фокера", безжалостно изводили за профессию его отца, за некрасивое лицо, неспособность к учению, неопрятность, обжорство и другие пороки. Но зная, что впечатлительного мальчика тиранство сверстников превращает в буку и фискала, можно понять и то, что Фокер, вырвавшись из неволи, за несколько месяцев совершенно преобразился и стал тем веселым, насмешливым, блестящим молодым человеком, с которым мы познакомились. Невеждой он, правда, остался, ибо для приобретения знаний мало выйти из школы и поступить в колледж; но теперь он, на свой лад, был таким же щеголем, каким раньше был неряхой, и к двум своим гостям вышел надушенный, в тончайшем белье, словом - заправским денди.

Генерал, или, вернее, капитан Костиган, - он сам предпочитал числиться в этом чине, - сидел у окна, держа в вытянутых руках газету. Зрение у капитана было неважное, и газету он читал не только своими красными, воспаленными глазами, но и с помощью губ, как человек, для которого чтение занятие непривычное и трудное. Шляпа его съехала на ухо; а так как одна его нога лежала на подоконнике, то по размерам и возрасту его башмаков внимательный наблюдатель мог бы отметить, что живется капитану несладко. Так и кажется, что бедность, прежде нежели окончательно завладеть человеком, совершает набеги на его конечности; первой ее добычей становятся предметы, защищающие нашу голову, ноги и руки. И у капитана они имели какой-то особенно залихватский, потрепанный вид. При появлении Пена он слез с подоконника и приветствовал вошедшего - сперва по-военному, приложив к шляпе два пальца (в разорванной черной перчатке), а затем сняв и самую шляпу. Капитан был лысоват, но начесывал, на макушку жидкие пряди темно-седых волос, и такие же пряди свисали ему на виски. Каков бы ни был у него цвет лица в молодости, неумеренное потребление спиртного сильно ему повредило: теперь это некогда красивое лицо отливало медью. Он носил высочайший кожаный воротник, весь в пятнах и шрамах, и фрак, плотно застегнутый в тех местах, где еще не оторвались пуговицы.