Уильям Теккерей - Кэтрин

Итак, она твердо решила (не сообщив, однако, о своем решении мужу), что возьмет мальчика к себе, хотя ни разу за все семь лет, живя на расстоянии двадцати миль, не подумала навестить его; а любезный читатель сам знает, что если его дражайшая половина что-либо решила - идет ли речь о новой шали, о ложе в Опере, о выездной карете, о том, чтобы брать уроки пения у Тамбурини, провести вечер в таверне "Орел" на Сити-роуд или проехаться омнибусом в Ричмонд выпить чашку чаю и чего покрепче в "Роз-коттедж-отель", - читатель любого звания, высокого или низкого, знает сам, что если супруга Читателя чего-либо пожелала, она своего добьется; отвратить это не более возможно, чем отвратить подагру, долги или седину; у меня, кстати, есть и то, и другое, и третье - и жена у меня тоже есть.

Короче, если женщина себе что забрала в голову, так оно и будет: муж откажет - вмешается Судьба (flectere si nequeo и т. д.; {Если неумолимо (лат.).} впрочем, не люблю цитат). Так и в случае миссис Хэйс; ей помогала некая тайная сила, преследуя собственную зловредную цель.

Кому не известно действие этой силы - страшного, всепобеждающего Духа Зла? Кто среди своих друзей и знакомых не встречал людей, чей предначертанный удел - горести и несчастья? Иные называют учение о роке жестоким, что до меня, я скорей склонен видеть в нем благо для человека. Куда легче, изнемогая под бременем грехов, считать себя безвольной игрушкой судьбы, нежели полагать, что мы сами - с нашими неистовыми страстями и запоздалыми раскаяниями, с нашими пустозвонными замыслами, столь смехотворно жалкими в своей постыдной беспомощности, с нашими смутными, зыбкими, самонадеянными потугами на добродетель и нашей непреодолимой тягой к пороку, - что каждый из нас сам кузнец своих радостей и печалей. Если мы зависим от собственных усилий, многого ли стоят эти усилия перед могуществом обстоятельств? Если мы должны надеяться на самих себя, прочны ли такие надежды? Оглянитесь на прожитую жизнь, и вы увидите, как и вами и ею распоряжалась судьба. Вспомните все свои успехи и неудачи. Ваших ли рук делом были те и другие? Желудочная колика преграждает вам путь к наградам и почестям; яблоко, шлепнувшееся вам на нос, возносит вас на вершину мировой славы; внезапное разорение делает из вас негодяя, хотя вы всегда были честным человеком и в душе им остались; козырная масть на руках или шесть удачных бросков костей на всю жизнь делают из вас честного человека, хотя вы были, остались и всегда будете негодяем. Кто наслал болезнь? Кто повинен в падении яблока? Кто ввергнул вас в нищету? И кто, наконец, так перетасовал колоду, чтобы вновь вернуть вам и козыри, и славу, и добродетель, и благополучие? Случай, скажете вы, - пусть, но, стало быть, когда в помосте перед церковью Гроба Господня открывается люк и веревка затягивается на чьей-то шее - в том, что жизни бедняги настает конец, тоже виноват случай. Только мы, смертные, при всей нашей прозорливости, не видим веревки, охватывающей нашу шею, и не знаем, когда и при каких обстоятельствах упадет занавес.

Но revenons a nos moutons: вернемся к кроткому агнцу мистеру Томасу и к белоснежной овечке миссис Кэт. Прошло семь лет, и ей стало казаться, что она горячо желает вновь увидеть свое дитя. Этому желанию суждено было сбыться; вы сейчас узнаете, как в скором времени, без особых трудов с ее стороны, сын к ней вернулся.

В один июльский день тысяча семьсот пятнадцатого года, на проезжей дороге, милях в десяти от Вустера можно было увидеть двух путников, у которых была одна лошадь на двоих - плохонькая гнедая кобыленка под плохоньким седлом, к задней луке которого приторочен был объемистый вьюк; не следует понимать это так, будто они вдвоем сидели в седле на манер рыцарей-храмовников; нет, просто они ехали верхом поочередно. Один из спутников был непомерного роста детина, рыжий, носатый, облаченный в линялый военный мундир; другой был в цивильном платье, потрепанном и старом, как и сам он, человек, судя по всему, видавший виды. Однако бедность, сквозившая в их обличье, не мешала обоим находиться в отменном расположении духа. Из каждых трех миль не менее двух на лошади ехал старший. Вот и сейчас он сидел в седле, а его долговязый спутник шагал рядом такими шажищами, что казалось, пожелай он показать свою прыть, ему ничего не стоило бы в короткое время оставить лошадь далеко позади, и только дружеские чувства к всаднику его удерживают.

С полчаса назад лошадь потеряла подкову; долговязый подобрал ее и теперь нес в руке; решено было остановиться у ближайшей кузни, чтобы кузнец вновь водворил ее на место.