Патрисия Данкер - Семь сказок о сексе и смерти

Я в полном ужасе. Раньше мне в голову не приходило, что бродящие по холмам кабаны — это страшно. Теперь я вижу: да, очень страшно. Зверь огромен, у него гигантские желтые клыки. Я больше никогда не пойду гулять в горы. Папи смотрит на кабана и на кровь, которая льется на дорогу. Видимо, он прострелил чудовищу сердце. Собаки кружатся рядом, тявкают, пускают слюну, принюхиваются к крови.

Потом вокруг возникают полицейские, везде, отовсюду; хватают ружье Папи, орут. Из дырок в капюшоне на меня таращатся глаза, и закрытый рот изрыгает очередь невразумительных криков.

Я поворачиваюсь.

Полицейские — везде, в темно-синей форме, в лыжных масках, будто штурмуют захваченный террористами самолет. У меня возникает странная мысль, что нас с Папи сейчас показывают по телевидению. Потом я вижу, что на дороге за нашей спиной грудой лежат гоночные велосипеды и два трупа. И я кричу —

— Vous avez tué les Parisiens ! [67] Вы убили парижан! ( фр .).

— Заткнись! — рявкает один из убийц в маске. — Иди-ка домой, дедок! — орет он Папи. Старик отважно выхватывает у него свое ружье.

— Я не собираюсь оставлять этого кабана посреди дороги. Я его только что застрелил. И я иду домой за своим фургоном. Мой человек позаботится о том, чтобы вы его не тронули, пока меня нет.

Он в раздражении уходит, собаки бегут за ним следом. Ему наплевать на все, кроме мертвого кабана. Я вижу, что соседи семенят вниз по дороге от Виалановы к своим фургонам. Ситуация странно неопределенная. Я совершенно не понимаю, что случилось. В недоумении смотрю на трупы.

— Зачем вы убили парижан?

— Послушайте меня, — рявкает жандарм, и только тут я понимаю, что это он останавливал меня на шоссе, — если у вас есть хоть капля разума, вы заткнетесь и перестанете задавать вопросы. Кто эти люди на самом деле, нам еще предстоит проверить. Как бы то ни было, вам повезло, что они вас не застрелили. И уж конечно, они приехали не из Парижа.

Он подвигает ногой один велосипед. Я вижу профиль женщины — как будто впервые. Гладкое, элегантное лицо, ровный красивый загар, нежная россыпь веснушек на переносице. Спокойное, мертвое лицо упрекает меня исчезающим шармом далеких городов.

— Вы уверены, что они приехали не из Парижа? А нам они сказали, что из Парижа.

У меня конфликт с соседями. Этот конфликт носит абсолютно односторонний характер — они и не подозревают, что я с ними в ссоре. Во всем виновата я одна — нужно было все как следует проверить, прежде чем тратить тысячи фунтов на живописный обветшалый коттедж. Эта гремучая смесь вины, отвращения, самобичевания и дикой ярости — чувство, безусловно, извращенное, однако типично английское. Я не проявляю никаких внешних признаков неудовольствия — ну, может, бросила несколько сердитых взглядов украдкой да однажды хлопнула дверцей машины громче обычного. Ни о чем не подозревая, они весело машут мне руками всякий раз, как я прихожу и ухожу. Как-то они даже пригласили меня выпить по стаканчику перед обедом. Я подумываю немедленно выставить дом на продажу. Они говорят, как замечательно, когда рядом есть “quelqu’un qui médite a côté” [68] Кто-то, кто размышляет в сторонке ( фр .). . Сами они не размышляют ни о чем, кроме еды. Я привыкла работать целый день и испытываю почти религиозное чувство вины, если полчаса посижу на солнышке. Они, не краснея, проводят шесть часов за обедом, а потом приглашают всех своих друзей, чтобы со вкусом отдохнуть, то есть орать, хихикать и обмениваться сплетнями. А в пятницу вечером врубают музыку и устраивают полнокровную фиесту часов до трех утра, прямо у меня под дверьми. А я заражена своего рода фанатичным кальвинизмом. Они — не англичане, в отличие от меня. Они — французы.

Что это — конфликт интересов, конфликт мировоззрений, национальный конфликт? Не знаю. Может, просто разница темпераментов. Они, бесспорно, гораздо счастливее меня. Их много — несколько десятков, если считать постоянных визитеров, а меня не просто мало — я совершенно одна. Я разговариваю с компьютером, с радио, телевизором и магнитофоном. Я пишу пьесу. Они разговаривают друг с другом. Если бы я свободнее владела французским, то могла бы просто за ними записывать. Они все — звезды собственной мыльной оперы: семейная мелодрама, эфирное время с восьми до десяти утра (перерыв на завтрак), с половины первого до трех (перерыв на dejeuner [69] Обед ( фр .). ), с шести тридцати до победного конца, всю ночь напролет. А фиеста! По воскресеньям представление идет без перерывов. Маман, разумеется, в главной роли — она отправляется на lotissement [70] Садовый участок ( фр .). в Капестан и торжественно возвращается в своем “рено-19”, набитом овощами и фруктами. Затем наша звезда устраивается у печки и принимается спорить с невестками и обсуждать семейные новости. Мелькают одни и те же имена. Похоже, никто из них не работает — я подсчитала, что все члены семьи ежегодно проводят пятнадцать недель в отпуске. Они не путешествуют и никуда не ходят. Нет-нет, они проводят свой бесконечный досуг в двух шагах от моих окон, смеясь и поглощая пищу. Они все безоблачно счастливы.