Уильям Теккерей - Записки Барри Линдона, эсквайра, писанные им самим

- Признаться, - начал капитан, - я не вижу другого выхода из этой передряги, как поединок. Собственно, в замке Брейди уже заходил об этом разговор после вашего утреннего нападения на Квина; он клялся, что сделает из вас бифштекс, и, только уступая слезам и просьбам мисс Гонории, скрепя сердце отказался от своего намерения. Сейчас, однако, дело зашло чересчур далеко. Ни один джентльмен на службе его величества не допустит, чтобы ему швыряли в лицо бокалами вина (кстати, у вас отличное винцо, Редмонд, с вашего разрешения, мы позвоним, чтобы нам принесли еще бутылку), а получив такой афронт, он обязан смыть его кровью. Словом, вам не избежать драки, а Квин, как вам известно, огромный детина и здоров как бык.

- Тем легче взять его на мушку, - не сдавался я. - Не боюсь я его!

- Охотно вам верю, - ответил капитан. - Для ваших лет - вы забияка хоть куда.

- Взгляните сюда, - сказал я, указывая на шпагу с серебряным эфесом необыкновенно тонкой работы, в ножнах шагреневой кожи, висевшую над камином под миниатюрой, изображающей Гарри Барри, моего отца. - Этим мечом отец сразил Мохока О'Дрискола в Дублине в тысяча семьсот сороковом году; этим же оружием, сэр, он заколол сэра Хаддлстона Фаддлстона, хемпширского баронета, пробив ему шею. Встреча состоялась на пустоши Хаун-слоу, как вы, должно быть, слышали; противники дрались верхами, на шпагах и пистолетах, кстати, вот они (пистолеты висели по обе стороны миниатюры), они верно послужили Лихому Барри. Виноват был отец; после обильных возлияний он оскорбил леди Хаддлстон в Брентфордском собрании, отказался как истый джентльмен принести извинения и, прежде чем взяться за шпагу, прострелил мистеру Хаддлстону тулью шляпы. Я - сын Гарри Барри и намерен поступить, как подобает моему имени и достоинству.

- Поцелуй меня, мой мальчик, - сказал Фэган со слезами на глазах, - ты мне пришелся по сердцу. Пока Джек Фэган жив, ты не будешь нуждаться ни в друге, ни в секунданте!

Бедняга! Спустя полгода, исполняя боевое поручение лорда Сэквилла, он пал под Минденом, сраженный пулей, а я потерял верного друга, - но, так как будущее от нас скрыто, мы провели этот вечер как нельзя лучше. Опорожнив вторую бутылку, а потом и третью (я слышал, как матушка спускалась за каждой в погреб, но не вносила в гостиную и все тот же дворецкий Тим ставил их нам на стол), мы наконец расстались; Фэган обещал еще этим вечером переговорить с секундантом Квина, а утром мне сообщить, где назначена встреча. Впоследствии я не раз задумывался над тем, как сложилась бы моя судьба, не влюбись я в столь нежном возрасте в Нору и не запусти бокалом в Квина, сделав дуэль неизбежной! Я, может быть, всю жизнь прозябал бы в Ирландии (ибо разве не была мисс Квинлен, жившая в двадцати милях, богатой наследницей, да и дочка Питера Берка в Килвангене разве не унаследовала отцовскую ренту в семьсот фунтов, а ведь я спустя несколько лет мог бы заполучить любую из них). Но, видно, мне было на роду написано стать бездомным странником, - мой поединок с Квинем, как вы вскоре услышите, вынудил меня еще в ранней юности оставить родной дом.

Никогда я не спал крепче, чем в эту ночь, что не помешало мне проснуться утром чуть раньше обычного; и, как нетрудно догадаться, прежде всего мелькнула у меня мысль о предстоящем поединке, к которому я чувствовал себя вполне готовым. По счастью, в спальне у меня нашлись чернила и бумага, ибо разве я, одержимый любовью глупец, не кропал вчера чувствительные стишки в честь Норы? Сейчас я снова взялся за перо и настрочил две записки, невольно думая, что это, может быть, последние письма, какие мне суждено писать. В первом я обращался к матушке.

"Досточтимая госпожа! - гласило мое письмо. - Сие Вам вручат лишь в том случае, если мне суждено пасть от руки капитана Квина, с коим я сегодня встречусь на поле чести, чтобы драться на шпагах и пистолетах. Если я умру, то как образцовый христианин и джентльмен, да и могло ли быть иначе, принимая в разумение, какая мать меня воспитала! Прощаю всех моих врагов и как послушный сын испрашиваю вашего благословения. А также изъявляю желание, чтобы кобыла Нора, подаренная мне дядюшкой и названная в честь самой вероломной представительницы ее пола, была возвращена в замок Брейди, а еще прошу отдать мой кортик с серебряной рукояткою лесничему Филу Пурселу. Передайте мой привет дядюшке и Улику, а также тем из девиц, кто на моей стороне. Остаюсь Ваш послушай сын - Редмонд Барри".

Норе я написал:

"Эта записка будет найдена у меня на груди вместе с подарком, коим Вы меня осчастливили. Он будет обагрен моей кровью (разве что мне удастся спровадить на тот свет капитана Квина, которого я ненавижу, но прощаю) и послужит для Вас лучшим украшением в день Вашей свадьбы. Носите же его и думайте о бедном юноше, которому Вы его подарили и который умер за Вас (как готов был умереть ежечасно). - Редмонд".