Виктор Московкин - Лицеисты

Бумажка утонула в мозолистом кулаке. Человек чувствует смутное беспокойство. Снова скрипит дверь. Робко стучится к соседу.

— Кузьмич, можно к тебе?

— Это ты, Маркел? Заходи.

— Кузьмич, листок у себя в дверях видел?

— Как же, видел.

— Объявляют сегодня праздник. Только для рабочих.

— Хорошо. — Слышится хруст суставчиков, долгий зевок. — Можно и попраздновать.

— Отчего не праздновать… А что скажут на фабрике? Одним штрафом не отделаешься.

— Твоя правда, Маркел. Ругань сильная будет. Можно и за ворота вылететь.

— Вот я и говорю. А пойдешь на фабрику, вдруг другие не выйдут? Все-таки листок когда совали, знали, кто живет в каморке. Не скажешь, что не видел… Опять нехорошо может получиться.

— Да уж чего хорошего. Еще подлизалой объявят.

— Задача… И они умны, елки-моталки!

— Кто, Маркел?

— Да те, кто листок подложил. Нет бы зашли прежде: так и так, мол, давай праздновать… Я бы еще подумал, что ответить.

— Складнее так-то было бы, Маркел. Да ведь кто это «они»? Разве узнаешь.

— Что будем делать, Кузьмич?

— Хорошие сморчки пошли, Маркел. Люблю суп со сморчками. Объедение! Сходить разве?

— Ты так решил, Кузьмич?

— Ну, а что делать? Пока до Сороковского ручья топаем, солнышко выкатится. Собирайся да заходи за мной.

— А колотушка-то молчит, Кузьмич. Что бы это значило?

— Молчит, Маркел.

— Надо хоть бабу разбудить. А то опоздает на фабрику.

— Одни, что ли, пойдем, Маркел?

— Без баб-то складнее, думаю.

— Оно так. На первый раз и без них обойдемся.

По коридору несется оглушающий грохот колотушки — наверстывает сторож упущенное время, торопится.

— Эй, выходи! Поспешай! — кричит в двери каморок.

— Где ты, дьявол, раньше был? — ругаются женщины и несутся на кухню, где с вечера стоит в неостывшей печи чай. Торопятся, гремят чайниками. В печке их десятки, поди-ка, сообрази, где он твой, распроклятый.

— Марья, мужик на работу пойдет или праздновать будет?

— Я ему, черту, попраздную.

— Будто сегодня не только у нас, а и в Питере и везде празднуют.

— Какое мне дело. Видно жрать есть, вот и празднуют.

— А мой еще в постели валяется. Уперся, как бык, только и ответ: «Сдалась мне эта фабрика…» И мне велит дома оставаться.

— Дура, если послушаешься.

— Не знаю, право, что и делать.

— Кузьмич! Не наберем мы сегодня сморчков.

— Это почему, Маркел?

— А ты посмотри, сколько людей идет. Гулянье в лесу будет, какие уж грибы.

— Всем достанется.

— Оно так… Лучше бы нам взять удочки. Вон ребята сидят. Наверно, не с пустом.

У Сороковского ручья, в тиши, привязана к кустам лодка. С веслами в руках сидит Егор Дерин — в праздничной красной рубахе с пояском, из-под картуза выбился пышный чуб. На корме с удочкой примостился Артем Крутов. Утро солнечное, веселое.

— Эй, дяденька Маркел! — кричит Артем, заметив рабочих на берегу. — Айда сюда, перевезем на ту сторону. Ландышей там полным-полно.

— Да на кой мне пес твои ландыши?

— У Иванькова собираются наши, дяденька Маркел. Песни петь будут и говорить, как жизнь устроена.

— Дьявольски плохо устроена, это я тебе точно скажу. Никуда не годится жизнь.

— Вот и пойдет там разговор, как сделать, чтобы по справедливости было. Наших много переправилось.

— Надо бы съездить, Кузьмич. Не беда, послушаем.

— Отчего не съездить. Не так уж часто собираемся без догляду.

Скрипят уключины, бьется о борт быстрая вода. Лодка ткнулась в травянистый берег. Артем соскочил, придержал ее, пока рабочие не вышли.

— Вон ель чернеет, туда направляйтесь.

И опять лодка режет воду, спешит на фабричную сторону. А к берегу все подходят, ворчливо сетуют:

— А говорят, ландыши появились. Где ж они?

— Так их же на том берегу полным-полно, — подсказывает Артем.

— Да что ты? — удивляются любители ландышей. — Сделай милость, перевези.

— Прямехонько вон к той ели направляйтесь, — напутствуют ребята своих пассажиров.

Снова ждут. Многих перевезли, но Федор наказал: раньше восьми не уходить. Артем то и дело поглядывает на большие карманные часы — даны в пользование на целое утро, — каждый раз говорит одинаково:

— Терпеть надо.

На берегу показался Андрей Фомичев под руку с чернявой женщиной. Волосы кольчиками свисают ей на лоб. Она кидает в рот семечки и томно поплевывает. На плече у Андрея новенькая гармонь.

— Куда народ подевался? — недоумевает он. — На фабрике мужиков — шаром покати. Говорят, сюда двинулись.